"Алексей Биргер. Москва - Варшава ("Богомол" #5)" - читать интересную книгу автора

ГЛАВА ВТОРАЯ

По большому счету, это будет история моих предательств. Пока у меня
есть время, я должен сознаться в них, без утайки. Ведь никто не знает,
когда и как может оборваться моя жизнь.
Если ж пытаться её расшифровать, эту мою историю, выгрызть из неё то
ядрышко драгоценного смысла, который сквозь все дурные поступки и подвиги,
сквозь все предательства и самоотречения определяет человеческую жизнь, то
я не знаю, как правильней её назвать: историей любви или историей
ненависти. Любовь была всепоглощающей, огненной, сжигающей и испепеляющей -
но такой же была и ненависть, ненависть ко всему миру, к самому себе, за
то, что ты не можешь справиться с любовью, и холодный пепел, оседавший на
сердце от этой вечно полыхавшей ненависти, был едок и ядовит.
В любом случае, эта история растянулась ровно на двадцать лет.
Казалось бы, мне должно быть мучительно горько и обидно, что лишь спустя
двадцать лет я узнал истину, что столько времени было растрачено зря на
лютую ненависть, на злобу, обращенную против всего мира, на то, что не
стоило моих усилий и моих страданий. Но нет ни горечи, ни обиды - есть
замечательное чувство освобождения. Раз мне так долго пришлось ждать
правды, великолепной и сладостной правды, на которую я и надеяться не смел,
значит, господь Бог знал, что творил. Значит, так и надо было, чтобы он
меня испытывал целых два десятка лет.
"Жовнеже быв з папьеру..."
"Солдатик был бумажный..."
Да, я понимаю, что моя бумажная отвага смешна и нелепа против того
огня, которому я бросил вызов. Но иногда лучше бросить вызов огню, чем и
дальше порхать по ветру. Когда приходит освобождение души, то назад в
клетку её уже не загонишь. А загонишь - будет подыхать с голоду, отвергая
любую пищу, начнет гнить и разлагаться. Гнить и разлагаться я не хочу и не
буду.
Теперь я это понимаю.
И теперь я с легкой душой готов умереть.
Но начну с начала. А начало всему было положено в тысяча девятьсот
семьдесят девятом году, двадцать шестого мая, на свадьбе моей однокурсницы.
Среди гостей на этой свадьбе оказалась и Мария - уже тогда Жулковская, три
недели как Жулковская, прилетевшая на свадьбу подруги, прервав собственный
медовый месяц.
Не скажу, что я сразу её заприметил или что она с первой секунды
произвела на меня неизгладимое впечатление. Она была красива, да, и её
рыжеватые волосы иногда вспыхивали на солнце так, что казались золотыми. А
в синеватых прохладных тенях становились совсем медными, по-тициановски
медными. И глаза у неё были переливчатыми - серыми, почти стального
оттенка, когда она насмешливо щурилась, и иссиня-зелеными, когда широко
смотрели на мир; но и на стальном, и на зеленом фоне постоянно
просверкивали золотые искорки. Потом уже, начав обращать внимание, я
подметил глаза с золотыми искорками у двух или трех женщин, но все равно
это было не то. Я хочу сказать, ни у кого эти искорки не были такими яркими
и запоминающимися.
А потом мне довелось узнать, что в моменты страсти её глаза становятся
совсем черными, черными как две бездны, но золотые искорки все равно