"Дмитрий Биленкин. Весенние лужи" - читать интересную книгу автора

куда-то подевавшиеся мелочи, которые "вот только что, не успел
отвернуться, были на месте", употребляли его, когда что-то не должное
ломаться ломалось и еще во множестве других случаев, то есть почти
каждодневно. Что за жизнь, если вдуматься: у меня десятки раз отлетали
пуговицы и, заметьте, всегда некстати, и хоть бы одна пришилась сама
собой! Нет, наш мир устроен настолько бездарно, что само собой
осуществляется лишь плохое, поэтому жить здесь трудно, а созидать - тем
более.
Хотя тем больше чести. Не с богами сражаешься - с поломками борешься,
пыль изгоняешь, второму началу термодинамики противостоишь. Лишь
творческое созидание удерживает жизнь от растекания болотом, где хорошо
одним только подонкам, и то лишь до тех пор, пока им есть на ком
паразитировать, пока они всех творящих не передушили. Правда, столь
известный философ, как Ирма Бреннер, утверждает - и многие женщины с ней
согласны, - что труднее всего просто жить, и как раз по этой причине
мужчины рвутся прочь от семейного очага ко всяким там звездам и поют
дифирамбы творчеству. Не знаю, не знаю, в молодости я, конечно же, счел
это мнение отрыжкой консерватизма, теперь я не столь категоричен...
Простите! Я заболтался, это, должно быть, старческое уже. Все-все,
перехожу к делу.
Пока мы возились с главным предприятием, то есть с вакуум-станцией,
работа шла как надо, без срывов и неожиданностей. Техника она техника и
есть: что автомобили клепать, что наши межзвездные станции ладить - были
бы опыт и мастерство, остальное приложится. Все поначалу и далее шло
гладко, хотя и несколько однообразно, ибо планета, повторяю, более всего
напоминала обледенелый булыжник, неизвестно зачем кружащийся в пустоте и
космическом мраке. Самое удручающее, что на этой оледенелости некогда
плескались океаны и, судя по палеонтологическим находкам, бурлила жизнь.
Но это было примерно миллиард лет назад, а ныне глаз видел лишь камень да
лед, лед да камень. Чаще всего спокойное, уныло прозрачное, словно
простерилизованное небо, морозы, хуже чем антарктические, ощущения
безотрадности - я понимаю первооткрывателей, которые даже не потрудились
как-нибудь назвать эту планету.
Верно, однако, замечено, что во всякой ночи есть свет и в любой пустыне
найдется оазис. Вечная, вот уже миллиард лет длящаяся на этой планете зима
раз в год сменялась близ экватора робким подобием весны, и мы это время
застали. Пригревало, в скалах стучала капель, их карнизы обрастали
хрустально звенящими сосульками. Весна, так похожая на земную! Трудно было
смотреть на нее равнодушно. Время пробуждения, время надежд, но каких? На
этой планете ничто не могло сбыться, весна здесь никогда не могла перейти
в лето, даже ручьи не успевали окрепнуть, ибо за мартом тут был неизбежен
декабрь; что печальней такой обреченной, ни для кого, ни для чего весны?
Даже Бхопал, наш капитан, чувствовал это несоответствие, хотя там, где он
родился и жил, всегда стояло лето. И невольно припоминалось, что если наша
планета хоть раз оденется в снежный саван, то этот покров уже никогда не
сойдет и на Земле станет так же мертвенно, как здесь...
И все-таки в этой обреченной весне была своя щемящая прелесть. Стояли
погожие дни, слабенькое чужое солнце светило и пригревало, как наше
мартовское, такое, знаете, задумчивое, легкой дымкой неба подернутое. И
так же звенела капель. И ярок белый повсюду снег. И дремотно голубели