"Дмитрий Биленкин. Голубой янтарь (Авт.сб. "Лицо в толпе")" - читать интересную книгу автора

Гриднев. Он удивился, задумался, иначе, чем прежде, взглянул на море, что
в дальнейшем для всех троих имело немаловажные последствия. Таково уж
опасное свойство тех, кого, не различая оттенков, мы называем гениями.
Поэт, которого из-за мужицкой основательности фигуры редко принимали за
поэта, тоже был взволнован, только в отличие от ученого он не смог бы
сказать чем. Всем вместе и ничем в отдельности! Этим небом, в котором
темнели и тяжелели похожие на клинопись обрывки облаков; этим морем,
которое неустанно подкатывало к ногам вечно умирающие и вечно рождающиеся
строчки пены; этими соснами позади, чей ровный, как под гребенку, наклон и
в затишье напоминал о ярости морских бурь. Наконец, самой косой, где подле
черной ольхи серебрилась полынь, березу обнимал куст барбариса, неподалеку
от горных сосен цвела облепиха, где, словом, север встречался с югом, а
запад - с востоком. И все потому, что человек дважды в ожесточении войн
истреблял здесь природу и дважды созидал ее заново, сочетая растения,
словно художник краски. Поэтому на всей стокилометровой, сабельно узкой
косе не было ничего, к чему не прикоснулись бы руки и мысль, хотя сейчас
все вокруг казалось первозданным.
Шорохов не думал об этом несоответствии сущего и видимого, но
чувствовал его. Ритм прибоя сам собой будил строчки:

Море, чтобы о берег биться,
Орел, чтобы в небо лететь,
Вьюга, чтобы петь и кружиться,
Мама, чтобы детей беречь...

Пока это были не стихи, только их завязь. То, что уже сложилось, не
удовлетворяло Шорохова, конец не просматривался совсем, там всплывала лишь
одна, ни с чем еще не связанная строчка:

Все имеет предназначенье...

Все, значит, и человек тоже. Но какое? В связи с чем? Тут брезжила
какая-то мысль, но то пока была далеко не поэзия. Удастся ли выразить
словом то, что слышится в природе и будит стихи? Этого Шорохов не знал.
Мука и счастье искусства в том, что никому не известно, что выйдет из
замысла и выйдет ли вообще. Недаром Пушкин, написав однажды изумительные
строчки, запрыгал от восторга и закричал: "Ай да Пушкин, ай да сукин сын,
ай да молодец!" Или что-то в этом роде. Пушкин!
Так все трое долго брели в молчании и каждый беседовал со своей душой.
Впереди Шорохов: он шел, тяжело уминая песок и словно ничего не видя
вокруг. Или, наоборот, видя все. Легкий шаг Гриднева петлял вдоль узкой
полосы песка, к которой подкатывал прибой. Этапин неукоснительно держался
той линии, где лежала галька; полноватый и рыхлый, он оказывался проворным
тогда, когда наклонялся за камешками. Тут взмах его руки был быстр и
точен, как бросок змеи.
- И что вы там нашли, в этом песке? - спросил он внезапно.
- Не в песке, - Гриднев рассеянно улыбнулся. - На нем. Или в море.
- А, букашки! Действительно, их тут многовато... Но при чем тут море?
- Не знаю, и это самое интересное.
Приостановившись, Шорохов взглянул под ноги и слегка опешил. Он шел по