"Дмитрий Биленкин. Загадка века (Авт.сб. "Лицо в толпе")" - читать интересную книгу автора

с Рожковым в спор и, к своему немалому изумлению, обнаружил, сколь трудно
защитить здравый смысл и доказать, почему не может быть того, чего не
может быть никак - ни такого утра иного века, ни описываемых реалий бытия.
Рожков возражал с завидной ловкостью, о чем, справедливости ради, надлежит
упомянуть. Вот суть его концепции. Допущение будущности текста, сказал он,
делает понятным полное отсутствие слухов о книге, из коей выдрана
страница: она еще не написана. Столь же логично разрешается загадка
орфографии и необычной стилистики - то и другое разительно изменилось в
веках. Нам непонятная машинерия будущего? Что ж, так и должно быть: для
современников Вольтера столь же странными оказались бы паровоз, телеграф
или новоизобретенная, электрического действия лампочка Лодыгина, намек на
повсеместное в грядущем торжество которой можно, кстати, усмотреть в
первых строках второго абзаца анализируемого документа. Также не остаются
постоянными нравы, чем и объясняется необычное именование инженера Колей,
между прочим, подтверждающее догадку лучших умов о развитии в будущем
всеобщего дружелюбия и, следовательно, обращения друг к другу
исключительно на "ты" и по имени.
Было от чего схватиться за голову! Напрасно я взывал к здравомыслию
собеседника и доказывал, что хотя предстоящий век и будет иным, чем наш,
но есть же предел правдоподобия, решительно здесь нарушенный, ибо
толкования текста в духе правды сразу заводят нас в тупики абсурда. Нужны
ли примеры? - спрашивал я. Еще как-то можно допустить, что машинерия
двадцатого века далеко превзошла наши смелые ожидания, хотя уже одно это
крайне сомнительно, поскольку наш ли век не самый изумительный
достижениями ума и дальновидностью взгляда, а между тем даже
повсеместность электрического освещения оспаривается многими авторитетами.
Но допустим, допустим и такую нелепицу, что русские люди (охрани нас
господь от такого безумия!) устранением "ятя" оскальпировали слог родного
языка, что нравы пали до всеобщего умаления имен, а город сделался
изрядной, если верить описанию, транспортной неудобицей. К чему, однако,
ведут столь ужасающие противу логики прогресса натяжки толкования текста?
К допущению, что и климат Москвы изменился, существенно потеплел, чего уж
никак быть не может!
"Верно! - в каком-то исступлении вскричал Рожков. - Упомянутая
обычность ростепелей - ключ ко всему! Ведь для такой перемены московского
климата надобна целая эпоха, а это доказывает, что в отрывке описан вовсе
не двадцатый, а куда более дальний век! Тогда и все ваши справедливые для
близкого будущего возражения устраняются сами собой..."
Я даже речи лишился после таких его слов. Нет, какова современная
молодежь! Есть для нее что-нибудь святое? О приверженности идеалам
прогресса, чей факел они готовы забросить в болото нигилизма, я и не
говорю; сам того не заметив, Рожков отринул даже то, чему они все
поклоняются, - научную методу. Боже мой! Поразительно и печально, с какой
легкостью он при первом же затруднении заменил ее горячечными спекуляциями
воображения! Верно замечено, что необразованность плачевна, а
полуобразованность пагубна. Грустно же...
И все же, когда я было совсем отчаялся утвердить истину, один факт
помог мне развеять дурман ложных фантазий и вернуть Рожкова на верную
стезю. О, не иссяк еще порох в пороховницах! В каком-то озарении я схватил
бумагу, ткнул прямиком в то место документа, где говорится о бритье