"Питер С.Бигль. Песня трактирщика" - читать интересную книгу автора

прежде, чем я успел извиниться. Я никогда не знал, как правильно вести
себя с Маринешей. А может, с ней вообще невозможно вести себя правильно.
Интересно, смог бы я когда-нибудь этому научиться?
Конечно, мне совершенно незачем было находиться на дороге в этот час.
Время позднее, солнце село, и пора устраивать лошадей на ночь. Надо отдать
должное старому Каршу: никто не скажет, что он жестоко обращался с
животными. Я спокойно доверил бы ему самую лучшую, самую пугливую лошадь
или старую, слепую, бесполезную, но преданную собаку. Но ребенка -
никогда. Меня, насколько мне известно, зовут Россет. На нашем языке это
значит "довесок" - нечто не совсем бесполезное, мелочь, полученная в
придачу к основному товару - чаще гнилому. Это Карш меня так назвал.
Опять же, Маринеша... "Маринеша" значит "утренний аромат", и меня целый
день тянуло к этому аромату, несмотря на то что у нас обоих работы было по
горло. Надо признаться, что я непрерывно дразнил и изводил ее, но в конце
концов она почти что согласилась встретиться со мной после вечерней дойки
под пчелиным деревом. Никаких пчел там сейчас нет - они давно отроились и
улетели, - но Маринеша по-прежнему зовет то дерево "пчелиным". Это ужасно
трогательно - так же, как волосы Маринеши, зачесанные со лба назад.
Ну так вот. Я только погладил эти волосы - честное слово! Я не успел
даже произнести первую неуклюжую ложь (по правде говоря, я просто не
думал, что она придет: прежде она тоже не раз обещала прийти и не
приходила), как вдруг Маринеша снова убежала, порхая меж деревьев, точно
мотылек, и лишь ее слезы остались у меня на ладонях. Сперва я рассердился,
потом испугался: пробраться в трактир прежде, чем Карш заметит, что меня
нету, нечего было и надеяться. Конечно, большая часть его тумаков попадает
мимо, но зато те, которые попадают, - ох увесисты! Вот так и вышло, что я
стоял на дороге и мучительно пытался сочинить какую-нибудь байку, которой
Карш, может быть, поверит, если будет в подходящем настроении, - и вдруг
услышал топот трех лошадей.
Они выехали из-за поворота у ручейка, из которого никто никогда не
пьет. Три женщины, едущие бок о бок. Одна черная, другая смуглая, как
Маринеша, - хотя далеко не такая хорошенькая, - а третья такая бледная,
что назвать ее "белой" значит ничего не сказать. Лилии, трупы, привидения
- если их можно назвать белыми, значит, для кожи той женщины придется
подобрать другое слово. Я стоял на дороге, разинув рот, смотрел на нее, и
мне казалось, что она светится изнутри, что в ней бьется какая-то иная
жизнь, яростная и яркая, и этой жизни нет никакого дела до плоти, в
которую она заключена. Ее лошадь боялась своей всадницы.
Черная женщина ехала чуть впереди. Поравнявшись со мной, она натянула
повод и остановилась, пристально глядя на меня большими, удлиненными
глазами. Можете представить себе золотой дым? Вот такие глаза были у той
женщины. Ну, а я - я стоял, как дурак, не в силах даже подобрать упавшую
челюсть. Теперь-то я знаю, что в других краях - другие обычаи, но там, где
я родился и вырос, женщины никогда не ездят одни, сколько бы их ни было. К
тому же Лал - потом я узнал ее полное имя, но так и не научился
выговаривать его как следует, - Лал была первой черной женщиной, которую я
увидел. Черных мужчин я видел не раз - странствующих торговцев и иногда
бродячих поэтов, слагающих стихи на рынке за кусок хлеба, - но женщин ни
разу. До тех пор я, как и многие, думал, что черных женщин вообще не
бывает.