"В.В.Бибихин. Философия и религия " - читать интересную книгу автора

"божество" и констатирующий: объект устроен так, что никогда не меняется,
всегда точно такой, как был прежде, и в нем нет даже отдаленных признаков
перемены. Апостол говорит, взволнованный и ослепленный сиянием открывшегося.
Его испугало бы, что может существовать читатель, способный принять его за
информанта, а его проповедь - за дескрипцию; он, возможно, в горечи вспомнил
бы слова 76 псалма царя Давида:
Размышляю о днях древних, о летах веков минувших...
Неужели навсегда отринул Господь, и не будет более благоволить?
Неужели во гневе затворил щедроты Свои?
И сказал я: Вот мое горе - изменение десницы Всевышнего
Тем, что в Писании есть и "у Негоже несть пременение", и "изменение
десницы Всевышнего", исключается возможность сделать его базовым текстом
онтологической догматики, которая легла бы в основу общеобязательного
мировоззрения. Божество Священного писания не машина для обслуживания
идеологических потребностей. Перед Богом Дионисия Ареопагита, апостолов,
псалмопевца необеспеченность человека по части идеологии дорастает до неба,
до "страха и трепета".
Если бы вера на правах имеющей больше света, чем философия, открыла ей
дефиницию божества, та могла бы уходить со сцены. Победой и философии, и
христианства было то, что там, где философия воздержалась от "категорий",
христианство тоже воздержалось и дало определение таинственное, немыслимое.
Когда Плотин говорит, что ум - сын отца, единого-блага, то сын и отец
здесь -несобственные обозначения. В христианской догматике, наоборот,
толковать Отца как тезис онтологической триады - лишь рискованная и
необязательная иллюстрация к тому, какие глубокие смыслы, между прочим,
можно при желании извлечь из Троицы. Единый в Трех, Неслиянный и
Нераздельный, при том что каждый из Трех равен другим по достоинству - эти
заведомо непостижимые формулы говорили о хорошей философской школе отцов
Церкви. Они знали, что место, будто бы оставленное философией для именования
первого начала, в действительности занято полнотой опыта не неспособности, а
законченной невозможности что-либо пo-человечески сказать: т.е. что
философия в своем молчании перед Началом уже сказала все. и дальше говорить
Богу.
Святоотеческое богословие оберегало себя от философии и этим оберегало
философию. В Византии XIV в. от этой традиции чуть было не отошли. На
Константинопольском соборе 1351 г. был принят догмат о различении в Боге
сущности и энергии. Энергии понимались как нетварные, т.е. верховное
божественное начало оказывалось множественным. При его абсолютной простоте
такое невозможно. Паламе за тысячелетие до него возражал Плотин ("Против
гностиков" I): относительно первых простейших начал нельзя говорить, что
одно в них существую в возможности, другое в энергии (осуществленности,
действительности): они всецело осуществленность, действительность, энергия.
В современном Паламе Константинополе была еще сильна философская школа, не
прерывавшаяся от античности и уже знакомая с западной схоластикой, с Фомой
Аквинским. На резкие философские возражения новому догмату
паламиты-богословы ответили, как во всей истории христианской догматики,
уходом из области философии. Различие между сущностью и энергией в Боге было
названо неразличимым. Неразличимое различие ("?дйЬуфбфпт дйбцпсЬ ) -
философская неувязка, но богословски это указание на непостижимость тайны,
как неслиянная нераздельность трех Лиц, немужнее зачатие и воскресение из