Неоткрытые звезды Сергей Переслегин

Разговор здесь пойдет о литературной школе, почти неизвестной советскому, а тем более зарубежному читателю. Школу эту называют «Новой волной», «Четвертым поколением», а чаще — семинаром Б.Н.Стругацкого.

Фантастика шестидесятых годов построила так называемую «стандартную модель коммунизма», ввела в обиход новую, весьма плодотворную тему прогрессорства, подробно исследовала процессы фашизации в застойных общественно-политических структурах. Шестидесятникам удалось сформулировать задачу жанра, создание абстрактных моделей мира, связанных с реальностью через изучаемую проблему.

«… Реальность нужно понимать широко, — отмечает Б.Н.Стругацкий, — это не просто окружающий нас быт с его коллизиями, конфликтами, проблемами, это также и мир социальных, научных, утопических, моральных представлений человечества. И отражать эту широко понимаемую реальность надлежит действенно, то есть ставить жизненные проблемы так, чтобы они сделались достоянием читателей, вызвали его активное сопереживание, дошли бы до его ума и до сердца, стали частью его личной жизни.» ^{1}

Фантастика эпохи шестидесятых воспитала два поколения советских людей.

Она была уничтожена в один год, если не в один день с «Новым миром» А.Твардовского. Совпадение, бросающееся в глаза; уничтожение реальностей ХХ съезда КПСС и фантастики, верной идеалам «Туманности Андромеды», открывала путь к десятилетию застоя.

Самое страшное, что не печатали только талантливое — бессмысленного же чтива, серого и скучного, выходило предостаточно. «Напиши плохую книгу, и тебя будут публиковать» — вот лозунг, определяющий издательскую политику семидесятых годов.

Противовесом механизму «защиты от таланта» стали семинары молодых писателей-фантастов. Эти семинары сделали невозможное: вырастили поколение авторов, способных десятилетиями работать без надежды на публикацию, вкладывать себя в рукописи, обреченные оставаться лишь рукописями, и учиться писать. Они научились, и создали за годы застоя советскую фантастику «Новой волны».

Лидером «Молодой фантастики» стал Ленинградский семинар, возглавляемый Борисом Натановичем Стругацким. Об этом семинаре мой рассказ. (Возможно, вопрос о лидерстве вышеупомянутого семинара над каким-либо другим покажется кому-то спорным, однако без ущерба для статьи оставим это утверждение на совести автора. — прим. изд.)

Я начну с произведений, нехарактерных для Ленинградского семинара, но позволяющих проследить исторические корни «Новой волны». Яркими примерами «переходной фантастики» являются работы раннего А.Столярова и С.Казменко.

В повести А.Столярова «Мечта Пандоры»^{2} действие происходит в мире, созданном А. и Б.Стругацкими. Автор и не пытается скрыть, что им написана остросюжетная вариация на тему «Хищных вещей века». Талантливая, интересная, но абсолютно несамостоятельная. Так семинар начинал.

Зависимость от творчества братьев Стругацких проявляется и в романе С.Казменко «Нашествие».^{3} Местами параллелеризм доходит до грани пародии: налицо общность реалий, персонажей, организаций.

Центральная идея, однако, оригинальна. Астроархеологи обнаруживают следы древней галактической цивилизации, деградировавшей в результате серии катастроф. Для предотвращения аналогичной участи земляне создают отдел службы безопасности.

Вскоре обнаруживается, что события и впрямь разворачиваются по прежнему сценарию — мелкие, вроде бы случайные аварии сливаются в цепь более крупных катастроф. Прослеживается определенная закономерность, позволяющая предсказать место будущей трагедии. На угрожаемую планету отправляется офицер службы безопасности. Ему поручено увидеть и выжить.

Катастрофа действительно происходит, только причиной ее оказывается не мифическое «нашествие», даже не ошибки землян, ведущих себя в чужом и странном мире, как слон в посудной лавке, людей убивает режим секретности, ограничивающий циркуляцию информации между подразделениями исследовательской базы.

Блокада информации, как причина крушения цивилизации галактического масштаба? Согласимся, это ново и принципиально.

Добавлю, что роман интересен хорошо разработанным описанием мира, не менее чужого для нас, чем «Солярис» Ст. Лема. Недостатком рукописи я бы назвал предельную традиционность героев.

«Нашествие» можно отнести к чистой научной фантастике, для которой идеи важнее людей. В принципе, следует согласиться с А.Столяровым, утверждающим, что «литература такого рода давно умерла», однако, требуется уточнение.

Когда-то проглатывались любые книги на космическую тематику, даже если они не содержали в себе ничего, кроме описания неправдоподобного путешествия по выдуманной вселенной. Связано это было исключительно с повышенным интересом общества начала шестидесятых годов к освоению космоса.

Сегодня особую значимость приобрело исследование компьютерного мира, и, как следствие, появилась «компьютерная фантастика».

Компьютер — не одна из бесчисленных технических инноваций, привносимых в мир, но основа мира будущего, отличающегося от нынешней цивилизации сильнее, чем она отличается от цивилизации доиндустриальной, но новые возможности неотделимы от новых опасностей, и научная фантастика предупреждает нас об угрозах, которые таятся в компьютерной перестройке общества.

Впрочем, угроза исходит не от вычислительных машин — техника всегда безопасна, безвредна и бесполезна. Губительной или спасительной она становится лишь в руках людей, лишь будучи включена в систему определенных общественных отношений.

Действие повести «Сеть» А.Тюрина и А.Щеголева^{4} происходит в недалеком будущем. «Эра беспокойного Горбачева», когда Россия завалила запад дешевыми автомобилями и холодильниками, закончилась созданием общесоюзной компьютерной сети, которая позволила вернуться к чисто плановой организации хозяйства при гарантированном отсутствии диспропорции. Руководство экономикой осуществляет сеть… то есть люди, контролирующие поступающую в нее информацию.

Не буду пересказывать повесть, написанную в жанре детектива, скажу лишь, что в постиндустриальном обществе Тюрина и Щеголева явственно видны черты нынешнего застоя. Интересно, виновата ли в этом всевластная сеть?

Компьютерам посвящен также смешной и страшный рассказ А.Щеголева «Драма замкнутого пространства».^{5} Оказывается, в мире «Сети» машинные игры могут стать оружием экономической диверсии, шуточный «бой в памяти» обернется информационной войной с сотнями убитых и раненых, а привычка к программированию, любовь к работе за дисплеем приведет к эпидемии компового безумия.

Обзор научной фантастики семинара мне хотелось бы закончить рассказом об исторической прозе С.Логинова.

Сразу уточним: произведения С.Логинова не относятся к «фантастике идей». Средневековье в них — лишь фон, материал, на котором автор ищет решение вечных проблем добра и зла, ответственности, познания, но насколько же хорошо создан этот фон!

В «Цирюльнике»^{6} перед нами медицина времени, когда не знали анестезии и асептики, они не были глупы и жестоки, эти врачи, они просто жили тогда, когда этого еще не знали. Логинов погружает нас в иное время и заставляет почувствовать его иным, и понять, насколько невежественны и несправедливы обычные наши суждения о прошлом, каким неуважением к человеку они полны.

«Время ножа, а не платья…»

Точность проработки деталей, научная добросовестность автора, талант его, позволяет отнести рассказы С.Логинова к научной исторической фантастике, не для того, чтобы отделить их от большой литературы — для того, чтобы отделить от фантастики антинаучной и псевдоисторической, которой немало развелось в нашей стране в годы застоя.

Десятками издавались тогда истории про русского певца Гомера, славянского князя Ахилла, доказывалась этрусско-русская общность и франко-инопланетные связи. По мнению Ленинградского семинара, подобные произведения, пропагандирующие концепции, прямо опровергаемые наукой или общественной практикой, относятся к фантастике антинаучной.

Научной же является та литература, которая увеличивает наши знания о человеке и мире, позволяет более свободно ориентироваться среди проблем и соблазнов грядущего. Классическая science fiction попадает под это определение, как попадает под него и fantasy, и социальная фантастика, и фантастика философская, и человековедение.

Действительно, литературное исследование подразумевает моделирование мира, но модели неизбежно абстрактны; fantasy от science fiction, равным образом фантастику от нефантастики отличает лишь степень абстракции. Вот почему хорошая реалистическая литература почти всегда содержит фантастические элементы, а талантливая фантастика реалистична при всей своей сказочной абстрактности.

Конечно, литература, обращенная в будущее, сложнее, вариантнее исследующей настоящее, поэтому именно «Фантастика… находится в совершенно особых отношениях с будущим. Она подобно прожектору, озаряющему лабиринты будущего, которое никогда не состоится, но которое могло бы реализовать себя, если бы его вовремя не высветила фантастика.»^{7}

Итак — фантастика — разведка, предостережение, инструмент исследования, позволяющий «видеть гипотетические реальности в состоянии нереальности.»^{8}

Литературный процесс рассматривается семинаром, как магическое зеркало самопознания общества, зеркало, отделяющее будущее от настоящего, реальное от ирреального, зеркало, по одну сторону которого реализм, по другую — фантастика. Уничтожить один из этих двух миров можно лишь разбив зеркало, познать один из этих миров можно лишь заглянув в зеркало, ибо сегодняшний день мы воспринимаем лишь через призму порожденного им будущего, а будущее… будущее начинается сегодня.

Характерный для ХХ века процесс обобществления производства привел прежде всего к чудовищной централизации управления, к сосредоточению всей реальной власти в руках узкого руководящего слоя, озабоченного исключительно собственными интересами.

Ценность личности упала почти до нуля, человек нужен, до тех пор, пока он может создавать прибавочный продукт, судьба же отработавших свое — символическая пенсия, да дешевые сигареты, ускоряющие рак.

В повести С.Соловьева «У гробового входа»^{9} рассматривается возможный вариант эволюции медицины в такой социальной системе.

… Человек падает на улице, через минуту на место происшествия прибывают врачи, и после небольшой операции больному вручается документ:

«Вы скончались в результате обширного инфаркта. В соответствии с законом о предсмертной помощи вам предоставляются три дня для приведения в порядок ваших дел, после чего искусственное сердце автоматически отключается. За совершенные в предсмертном состоянии нарушения закона вы несете полную уголовную ответственность.»^{10}

Родственникам погибшего, которые в большинстве своем еще трудятся на производстве, не придется тратить рабочее время на оформление документов, организацию похорон и т. п. Обреченный сам подготовит свою кремацию, благо даже при самой бюрократической системе трех дней на это достаточно.

А если совершилась ошибка, и после выключения искусственного сердца больной продолжает жить? Что ж, нетрудно исправить.

Система «предсмертной помощи» даже не жестока, она предельно безразлична, если хотите — безлична, и рациональна, что всегда привлекает чиновника.

Конечно, не все больные обслуживаются «предсмертной помощью». Существует ведь руководящий слой «народных избранников», жизнь которых будут поддерживать сверх всяких мыслимых пределов, собственно, почти так и было; право на медицинское обслуживание расслоилось на право на предсмертную помощь для трудящихся и право на перманентную реанимацию для нетрудящихся.

Неравенство реальных возможностей «наверху» и «внизу» госмонополистической системы обязательно должно быть скрыто, но скрыть главное — значит засекретить все, подменить в сознании абсолютного большинства людей реальный мир, в котором они живут, миром иллюзий и поэтому признаком госмонополистической системы является информационное неравенство.

В повести «Доверие»^{11} В.Рыбаков блистательно доказывает обратную теорему. Оказывается, неравенство в распределении информации, стоит ему возникнуть, с неизбежностью приводят общество в стадию ГМК.

Поначалу мир «Доверия» кажется похожим на реальность «Возвращения» или «Туманности Андромеды». Разница лишь в том, что коммунистическое общество расслоено у В.Рыбакова на тех, кто знает все, и тех, кому доступно лишь дозволенное.

Непродуманные эксперименты с нейтринным просвечиванием создали угрозу вспышки на солнце, начата эвакуация, но первый же посланный корабль погибает, и нет времени искать причину катастрофы, и тогда, чтобы сохранить доверие, «хоть крохи его, но сохранить», оперативное руководство Земли начинает лгать. И, раз начав, уже не может остановиться, идет на новый обман, на преступление, на все… забываются интересы дела, которыми поначалу оправдывалось вранье, остается лишь цель — сохранение доверия к себе, то есть сохранение себя. И коммунизм приобретает черты совершенно иного общественного строя.

Повесть полна тонких и глубоких наблюдений о природе руководства, о сущности пропаганды, о перерождении человека, оказавшегося у власти. Описав возникновение «фашизма под коммунистическими лозунгами», В.Рыбаков доказал, что при информационном неравенстве любая идеология может стать основой функционирования ГМК.

Блокирована информация и в жутком, фантасмагоричном мире повести В.Жилина «День свершений».^{12} Призрачные мнимоны, кляксы ложных солнц… кровь и железо, боевые вертолеты среди всеобщей неграмотности, сильная армия в нищем государстве, которому даже теоретически никто не угрожает.

Триста лет назад локальное замыкание пространства, коллапс отделил страну от человечества и замкнул ее мир поверхностью сферы.

Не похоже на внешне благополучный мир «Доверия»? Похоже, и тут, и там власть озабочена лишь самосохранением.

Спасение приходит извне, из большого мира. Центральная коллизия повести — взаимоотношение между пришельцами и их невольным проводником по имени Стэн. Сознание Стэна ограничено своей сферой давно сложившихся представлений. Пришельцы не учат Стэна, они просто идут с ним к столице. Он живет рядом с ними и постепенно становится одним из них, и размыкается двойной сферомир бытия и сознания.

Тема информационного насилия и, пожалуй, острая социальная направленность, доходящая до публицистичности, но не теряющая при этом глубины обобщения, объединяет эти три повести. «Новая волна» вернулась к почти забытой точке зрения шестидесятников: каждая книга должна создаваться так, как будто только от нее зависит будущее мира. А иначе зачем ее писать?

«Я пишу фантастику потому, что хочу еще пожить при коммунизме. Для того, кто зачитывался лучшей фантастикой шестидесятых, миры будущего, нарисованные Ефремовым и Стругацкими, до сих пор остаются не милыми сердцу лубками, а яркой и манящей мечтой. Как хочется ощутить ее на деле.» ^{13}

В этих словах В.Рыбакова заключена позиция «Новой волны»: критика, не опирающаяся на положительный идеал, безнравственна и бессильна; предотвращая будущее, литература призвана его создавать. А мир, в котором хотелось бы жить, один, — другого никто не придумал.

Термин давно скомпроментирован, но я все же назову фантастику «Новой волны» коммунистической.

Вспомним теперь, что информационное насилие — частный случай просто насилия. А насилие представляет собой неотъемлемый атрибут войны. Здесь, впрочем, верно и обратное утверждение — рано и поздно любое огосударственное насилие оборачивается войной.

Война окружает человека Земли с рождения. В детстве мы мечтаем о ней, воображая себя героями любимых книг, в молодости готовимся к ней, в зрелости работаем на нее, и всегда ради нее кто-то умирает.

«Крики раненых, растущая гора человеческих трупов и обрубков, тела с выпущенными внутренностями, выбитые глаза, отрубленные головы с посиневшим языком, зажатым осколками зубов… как это легко забывается, когда ты жив и родился после битвы, как легко начинать войну, когда уверен, что умирать не тебе.» ^{14}

Вот он ключ. Умирать не тебе! Не тому, кто решает, не его семье, не его друзьям.

«И под фугас бросали нас

все те же,

Хорст,

они, кому всю жизнь до нищеты

должны…» ^{15}

 «Что же будет потом, когда тысячи воинов не вернутся по домам, когда другие тысячи приползут (…) не людьми — без рук, ног, глаз, повиснут жутким грузом на любви и нежности своих семей?» ^{16}

А ничего не будет.

Невернувшихся спишут, вернувшиеся станут добровольными сотрудниками военных комиссариатов, помогут нам воспитывать молодежь в патриотическом духе, «чтобы подобное не повторялось». Так и живем.

Повесть Н.Ютанова — восемь аккордов, восемь отдельных глав из жизни Еленки, королевы небольшого средневекового государства Дианеи — связывает начало и конец «Пути обмана». ^{17}

Книга дает нравственный масштаб, позволяющий воочию представить цифры потерь Вердена или Сталинграда. Ужасающая война, описанная Ютановым, «зазубренные пики, выдергивающие душу врага, огненные смеси, неодолимые осадные колеса — все чушь! Чушь! Мальчишеские прутики, девчоночьи царапины в сравнении с черным дымом драконовых мышц, цветными туманами и стальными жуками» земного настоящего.

Мир «Первого дня спасения» В.Рыбакова^{18} прошел «Путь обмана» до конца, до ядерной зимы.

«Их было без малого шесть тысяч, а год назад было пять миллиардов, они в меру своих сил и разумения жили, заботились о себе, заботились о близких, исполняли то, чему их научили, и наконец, убивали друг друга, ни для чего. Убили — и впервые почувствовали, что что-то неладно, но продолжали в меру сил и разумения жить и убивать друг друга, потому что были вещами друг для друга, потому что за восемь тысяч лет так и не научились организовывать себя иначе, как принуждая и убивая.

И наконец, в равной мере, ощутили тупик.» ^{19}

В повести В.Рыбакова война — и реальность, погубившая планету, и символ всеобщей гибели. Она обезличена, как обезличены и герои повести, носящие имена-маски: профессор, премьер-министр… абстрактные, они похожи на всех нас. На русских, американцев, китайцев, англичан, персов… всех «готовых победить и выжить после победы».

Они умирают так же, как жили. И потому умирают, что жили именно так. Даже ядерная война не смогла ничего изменить; политики по-прежнему произносят прочувственные речи, армейские воюют за отсутствием врагов с собственным кабинетом министров. Врачи убивают «во имя спасения общины», ученые работают в шахте, тоже во имя спасения.

Спасение… которое всегда ищут, когда уже «взорваны все мосты через пропасть», а когда оно приходит, снова начинают стрелять.

По В.Рыбакову спасение в том, чтобы не лгать, любить, сохранять в себе детство и всю жизнь стараться сделать такой же чудесной, каким оно кажется.

Просто?

«Так хоть бы пальцем кто-нибудь пошевелил!» ^{20}

Мы вновь смотрим в магическое зеркало, «Очаг на башне» В.Рыбакова. Грань фантастики и реализма. Книга о том мгновении между детерминированным прошлым и вариантным будущим, которая зовется настоящим. Точка ветвления, развилка дороги, лежащей перед миром. Что впереди, кроме «Пути обмана» в его бесчисленных ипостасях, кроме «Доверия»?

Вопрос можно поставить и по-другому: что может сделать человек на Земле? Просто человек, не прогрессор, за спиной которого тридцать миллиардов друзей и опыт галактической цивилизации, не Бог, сошедший с небес, не экстрасенс, владеющий приемами психического воздействия?

Мне не хочется пересказывать роман В.Рыбакова, книгу о любви, дружбе, предательстве. Роман — портрет двух поколений, обойденных вниманием литературы. Роман о фашизме застойного общества, и о той силе, которая противостоит этому страшному процессу и, единственная, может ему противостоять.

О чем еще? О новой науке биоспектралистике, имеющей сугубо медицинское применение, но при этом тщательно засекречено, так засекречено, что международные конференции превращаются в заведомую игру, участники которой озабочены лишь тем, чтобы скрыть свои достижения. А создатель биоспектралистики, профессор Вайсбор, чем-то похожий на постаревшего Гирина, кричит: «… Я дрался! Я маневрировал, да! Мой лучший друг уже двенадцать лет не подает мне руки! А мы служили вместе! В одном артрасчете карабкались на Хинган в сорок пятом! (…) но я выиграл! Я нашел вас! И выучил вас! И мы обгоняем их на пять лет!» ^{22}

Мир разобщения, зависти и ненависти, люди которого почти поголовно больны СДУ, синдромом длительного унижения. В черновике я написал «уничтожения». Собственно, так оно и есть.

«Пока есть обратные связи, и сознание развивается, доминируют эмоции типа „верю“. „интересно“, „люблю“, которые отражают стремление сознания к расширению деятельности. Когда конструктивная область отвергается, развитие прекращается, и личность разом теряет двуединую способность усваивать новое из мира и привносить новое в мир. Доминировать начинает „не люблю“… Тот, кто развивается, увидит, скажем, в бестактной назойливости преданность, в злой издевке — дружескую иронию… А тот, чье конструктивное взаимодействие с миром прервано — наоборот, в преданности — назойливость, в шутке — издевку… Именно тут и расцветают всякие комплексы и мании.» ^{23}

Мир, в котором тщательно и методично разрушается все светлое, что есть в человеке. В этом сюжет романа — уничтожается счастье двоих. Читать это страшно, перечитывать невозможно.

И все-таки, книга оставляет ощущение надежды.

" — Одно дело, — полуобернувшись сказала Ася, — зная, что угасание неизбежно, раздувать огонь. Другое дело — сложить руки. Раз все уйдет — пусть уйдет безболезненно и дешево. А как обесценить? Да не вкладывать себя, и не вбирать в себя. Это, собственно, одно и тоже. Значит, будет вкладывать лишь тот, кто с вами, а вы соблаговолите попользоваться. А когда начнется угасание, с полным правом закричите: эгоисты, плохо старались! Не сумели! Это удел слабых людей, Валерий.»

Для Рыбакова любовь — это всегда созидание, «древнее земли и неба, древнее бессметных богов.»

Я называю «Очаг на башне», самое значительное произведение «Новой волны», книгой. Между тем, оно — рукопись.

Обзор следовало бы продолжить. Ведь есть и «Третий Вавилон», и «Изгнание беса», и «Счастливо оставаться»…, «Записки шута», «Раб», «Граждане квартиросъемщики», «Страж перевала», «Микрокосм», «Дерни за веревочку», «Магический треугольник», «Флейтист» — перечисление грозит затянуться на полстраницы. Перейдем, поэтому, к основной задаче статьи — к определению наиболее типичных, характерных черт Ленинградской фантастики «Новой волны».

Что же отличает писателей «Четвертого поколения» от фантастов-шестидесятников? Острая социальность, антивоенная направленность, научность, понимая в широком смысле, — все это было характерно и для классической фантастики двадцатипятитомника. Конечно, в творчестве «Новой волны» бросается в глаза абстрактность, смелость, беспощадность анализа, отсутствие каких бы то ни было иллюзий, ощущение сложности, многомерности мира, натурализм, доходящий до жестокости.

Диалектически, абстрактная фантастика восьмидесятых приобрела повышенную — безжалостную — конкретность в изображении людей и отношений. Насквозь символическая, литература «Новой волны» полностью отказалась от использования намеков, заменила целомудренные отточия прошлого словами, точными и нужными. ^{24}

Эти инновации принципиальны, но они еще не дают права говорить о новом слове в литературе, о следующем шаге познания.

«С поздней осени 1905 года появились слухи и смутные известия о спешной постройке в Англии линейного корабля, получившего имя „Дредноут“… По слухам, боевая мощь этого корабля намного превосходила мощность любого корабля тогдашних флотов…

В течение 1906 года стало известно, что „Дредноут“ удачно закончил свои испытания, и что Англия строит еще три или четыре подобных корабля, при которых боевое значение всех существующих флотов практически должно быть утрачено.» ^{25}

«Дредноуты» уже заложены на литературных «стапелях» «Новой волны». Местные и всесоюзные семинары начали обсуждение первых фантастических произведений, принципиально отличающихся от всей предшествующей литературы.

Они еще во многом несовершенны, эти произведения. Даже у подготовленного читателя они часто вызывают смешанную реакцию неприятия, недоумения и раздражения. Слишком ни на что не похожи, слишком нарушают вечные законы.

Классическая фантастика ориентировалась на поколение, призванное ХХ съездом Партии, на рациональных романтиков, серьезно относящихся к программе быстрого построения Коммунизма в одной, отдельно взятой стране. Были эти люди «в меру мудры и без меры доверчивы». Они умели дружить, любить и работать, восхищались стихами Евтушенко и Вознесенского, песнями Визбора и Окуджавы. Никто из них не пережил душной эпохи семидесятых годов. Никто, кроме тех, немногих, которые нашли в себе силы переоценить сделанное и «молча сжечь у берега последние корабли».

Большинство же старалось не измениться. В новую эпоху их качества, в лучшем случае, стали смешными, в худшем… Они доверились тем, кому доверять было нельзя. Предали себя, сами были многократно преданы и не заметили этого.

Живые анахронизмы, они утратили доверие молодежи, и вместе с ними вышла из доверия культура шестидесятых.

Фантастика, литература, ориентированная в будущее, живет связью с молодежью. Утрата этой связи превращает фантастику из орудия преобразования мира в интеллектуальную игру, увлекательную, но прекрасно вписывающуюся в истеблишмент.

Сегодняшние пятнадцатилетние нашли себе новую музыку. Они ждут новой фантастики, сложно ассоциативной, с эмоциональным резонансом линий и героев. Фантастики, адекватной их разрушенному мироощущению («мы вскормлены пеплом великих побед») и заполняющей вакуум их философских представлений, отвечающей на их вопросы.

Параллель «Новой фантастики» рок-музыки при всей своей условности возникающих связей дает нам возможность почувствовать особенность того направления, которое А.Адамович окрестил сверхлитературой. А мне хочется называть «Дредноутной фантастикой» или, иногда, — «Фантастикой в стиле рок». Влияние одновременно на сознание и подсознание, неизбежная при этом интерференция восприятия, когда написанное составляет лишь часть книги, а вся она рождается при взаимодействии текста и психики читателя. Классический треугольник: то что задумал автор, то, что он написал, то, что прочел читатель, — должен в «Новой фантастике» замыкаться лишь в процессе чтения, подобно тому, как рок-музыка эмоционально и легко осмысливается лишь будучи исполненной в присутствии подходящей молодежной аудитории.

Поскольку от новой литературы ждут «ответов на неразрешимые вопросы» ^{26}, она должна синтезировать в себе приемы научного и вненаучного познания, ибо по отдельности эти приемы почти исчерпаны.

Ассонансный язык, предельная откровенность и жестокость, беспощадность в выводах должна характеризовать «Молодую фантастику».

Наконец, принципиально для нее разделение неразделимого и соединение несоединимого, например — сочетание натурализма «жестокого романа» с колоритом волшебной сказки.

Рок-фантастика только начинает свой путь. Опубликовано несколько рассказов М.Веллера. Готовится к печати «Аманжол» Н.Ютанова. О первых крупных произведениях — они еще не вышли из стадии черновиков — с конца прошлого года ходят в среде авторов и профессиональных читателей фантастики неясные слухи.

Но если «Дредноутная фантастика» — дело будущего, о «Новой сказке» уже сейчас можно говорить, как о существующем литературном явлении. В Ленинградском семинаре в этом жанре работают А.Столяров и Н.Ютанов.

Почему именно сказка? Потому что именно «волшебные сказки… дают самую правдивую картину жизни.» ^{27}

Но реальность ХХ века жестока при всей своей склонности к чудесам, «а любовь часто оборачивается печалью, но становится от этого еще прекрасней» ^{28}, и бессильны поколебать эту реальность подвиги и смерти, даже проповедь с креста останется в ней неуслышанной, зато трусость, оборотная сторона подвига, в силах изменить мир, окончательно погубив его. Отсюда сказка, как адекватное описание времени всеобщей ответственности и личной безнадежности.

«Я хочу написать сказку, но необычную. Там будет литься кровь, а не чернила», — сказал мне два года назад Андрей Столяров, точно определив, что такое «Новая сказка».

Книга А.Столярова «Альбом идиота» ^{29} выйдет в 1989 году в журнале «Простор». В семинаре эту сказку называют Ленинградской повестью.

Она неотделима от нашего города, от зимнего Ленинграда, холодного, черного лабиринта улиц и времен, людей и миров, дворцов и коммунальных квартир.

«Альбом идиота» — волшебная сказка, с принцессой, героическими драками на шпагах, с заколдованной порабощенной страной, с решающей славной победой, и параллельно герой живет обычной жизнью интеллигентного Ленинграда, и проигрывает эту жизнь. Теряет все, и сказочную свою принцессу тоже. Зачем, во имя чего тогда? А во имя чего другие Ленинградские интеллигенты умирали от голода, сохраняя семена, картины, город?

…Сказочных чудес генератор переносит Ленинградскую школьницу Лену Ушакову в королевство тринадцати близнецов, принадлежащих к сонму несозданных сказок. ^{30}

Триста лет назад великий король Тристан четвертый задумал сделать всех жителей своей страны одинаковыми, или, по его терминологии, обычными. Восстание Белых кречетов было подавлено, причем предводитель восставших, герцог Де Фиелисс потерял свою волшебную шпагу, творение мастера Сеттля, закаленное в боях с драконами и злыми волшебниками.

Время остановилось в мире несозданных сказок.

Маленькая фехтовальщица Лена не проводит очевидных для нас параллелей между реальностями по ту и по эту сторону СЧГ. Она и ее друзья просто хотят найти волшебную шпагу, чтобы страна стала сказочной, и вновь качнулся маятник времени.

«Маленькая фехтовальщица вскрикнула: маятник прошел сквозь нее. Лена стоит в тоннеле рядом с лидером Лорилюдей. Одним взмахом волшебного оружия она сбивает охрану. Щека на гарде, сталь клинка и смерть врага на острие… Шпага пробивает золотой смокинг. Маленькая фехтовальщица улыбается: вы свободны люди, и тут же чувствует удар камня в спину, оборачивается. Кидают те, кто не успел получить желанный пинок. Они недовольны, злы… (…) Маятник раскачивается все быстрее, шпага послушна. Лена уверена, что с глупостью неудачных миров покончено. Скалы, срезанные волшебным оружием, сыпятся на полигон оловянных соратников…

(…) И тут стрела впивается в спину маленькой фехтовальщице. Она удивленно поворачивается. Стрелял беглец, которого она все же спасла от толпы в Лабиринте мира Лорилюдей. Чем ему-то она не угодила? Что ж, чтобы неповадно было другим… Стрелявший опускается на колени, закрывает голову руками. Волшебная сталь на последних силах падает на предателя. Но вдруг на пути шпаги оказывается фигурка Арианты. Маленькая фехтовальщица отчаянным усилием останавливает полет оружия.

— Стой! — говорит принцесса. Они же живые, их нельзя железом.

Желтый огонь слепит глаза. От обрушившейся боли маленькая фехтовальщица теряет сознание.» ^{31}

Страшно идти по сказочной стране, когда она не условна. Тебя убивают по-настоящему, и ты вонзаешь клинок в настоящего живого человека, не в придуманного Змея Горыныча.

Волшебная шпага, чудо-оружие, все сокрушающее… «… Освобождение началось бы с того, что нам пришлось бы убивать, и чем яростнее была бы борьба, с тем меньшим разбором мы бы действовали, убивая в конце концов только для того, чтобы открыть себе путь для отступления или дорогу для контратаки, убивая всех, кто стоит перед защитником, — ты хорошо знаешь, как это легко!» ^{31}

Лена, видевшая, как разрушает маятник времени неудачные миры, не хочет принять волшебную шпагу. Друзья скрывают чудо-оружие. Но логика войны неумолима, шпага вступает в бой.

Так начинается трагедия сказки.

«Герцог Брауншвейгский стоял у стен, грозя сжечь Париж. Внутри роялисты, готовящие мятеж… и мы создали революционный трибунал, разве не правы мы были? И вот… в города, где были подавлены мятежи, посланы комиссары, чтобы установить окончательный порядок… Мерсье приговорен за то, что вел себя как аристократ. К порицанию? К штрафу? К тюрьме, наконец? К смерти…

Мы ведь никого не хотели убивать, правда?.. Когда все началось, в 89 м… и только тогда, когда уже шла война… только тогда! В ответ. Не мы же сами — это враги вынудили нас создать этот смертельный железный кулак! А теперь…» ^{32}

Ход событий неудержимо влечет героиню к трагическому концу. Лишь ценой своей жизни может она остановить бег найденного ею клинка.

В том, что катастрофы не происходит, и коллизии повести разрешаются сказочной развязкой, «заслуга» автора. И лишь эту заслугу можно поставить ему в вину. Хотя… чудеса случаются и в реальной жизни, и люди все-таки властны над своими поступками — так оборотень вновь становится человеком… Быть может, Н.Ютанов и прав в желании оставить у повести хороший конец.

Лена и ее друзья из королевства тридцати близнецов возвращаются в мир по ту сторону СЧГ. Мир несказочный и очень жестокий, ведь он первичен, а несозданные сказки — лишь отражение наших непридуманных трагедий.

Что будет с ребятами дальше? Им предстоит взрослеть, и, значит, обрести видение, понять, что здесь есть свои маятники и шпаги, свои обычные, удивительные и разбойники, и «лиловые пауки», готовые установить «тысячелетнюю диктатуру зла». Только здесь все гораздо хуже.

Возможно, следующая сказка будет об этом — о взрослении сказочных героев в реальном мире.

Обзор подошел к концу. Немного об упомянутых авторах, лидерах «Новой волны».

ВЯЧЕСЛАВ РЫБАКОВ, — синолог, переводчик с китайского языка, кандидат исторических наук. В 1987 году была вручена золотая медаль лауреата Государственной премии за создание сценария фильма «Письма мертвого человека». Премия вполне заслужена, хотя этот сценарий — едва ли не самая слабая работа В.Рыбакова в области фантастики.

АНДРЕЙ СТОЛЯРОВ, — Теоретик «Новой сказки», лучший в семинаре мастер острого сюжета, бескомпромисный борец с фантастикой, лишенной таланта, умелый полемист. Андрей начал писать, и долгое время произведения его носили печать ученичества. По иронии судьбы именно «ранний Столяров» известен массовому читателю.

НИКОЛАЙ ЮТАНОВ, — астроном, сотрудник Пулковской обсерватории. Творчество его нетрадиционно даже для семинара. Пожалуй, Ютанов, наиболее полно воплотил в себе фантаста четвертого поколения.

СВЯТОСЛАВ ЛОГИНОВ, — богатырь с басом Дантона, учитель химии, лидер «научного направления» в семинаре. Однако, не брезгует и таким мало известным у нас в стране жанром, как science fantasy.

АЛЕКСАНДР ЩЕГОЛЕВ, — пока опубликован лишь один его рассказ. Думаю, Саше не грозит популярность у любителей коммерческой фантастики, но знатоки получат удовольствие от его парадоксально-бытовых историй.

АНДРЕЙ ИЗМАЙЛОВ, — журналист, о возможностях которого ходят легенды. Так, кое-кто утверждает, что в 1910 году Андрей интервьюировал Льва Николаевича Толстого. Писатель А.Измайлов известен как автор остросюжетных рассказов на грани фантастики и детектива. Из опубликованного наиболее интересна его повесть «Счастливо оставаться», герой которой покупает в железнодорожной кассе билет на Луну. Повесть, на мой взгляд, должна быть отнесена к «Новой сказке».

АЛЕКСАНДР ТЮРИН, — не знаю, что он написал без А.Щеголева, но как соавтор заслуживает похвалы. Книги, написанные Тюриным и Щеголевым вдвоем, наряду с интересными мыслями имеют и интересный сюжет. Читаются они гораздо лучше, нежели произведения, созданные А.Щеголевым «соло».

СЕРГЕЙ СОЛОВЬЕВ, — прославился на семинаре «Предсмертной помощью», микроповестью, которую Б.Н.Стругацкий окрестил «маленьким шедевром». К сожалению, повторить успех С.Соловьеву с тех пор не удается. Его рукописи скучны и традиционны… пока речь в них не зайдет о медицине. Думаю, судьба Сергея — чистая научная фантастика.

Запомните эти имена.

Они этого заслуживают.

СЕРГЕЙ ПЕРЕСЛЕГИН.