"Лев Безыменский. Гитлер и Сталин перед схваткой " - читать интересную книгу автора

будет передано важное сообщение. Оно и последовало:
- Передаем выступление заместителя председателя Совета народных
комиссаров СССР, наркома иностранных дел товарища Вячеслава Михайловича
Молотова...
Я только успел позвать отца из соседней комнаты, и вместе мы молча - и
стоя! - стали слушать речь Молотова. Молотов говорил медленно, иногда
заикаясь. Об этом его речевом недостатке я знал и раньше (однажды был на его
даче в Крыму), но сейчас этот недостаток не воспринимался. Речь эта была
коротка, но врезалась в память.
- Это война, - тихо сказал отец - человек, который уже прошел три
войны. Он застал в армии конец Первой войны, провел в ней годы Гражданской и
недолгие месяцы Финской войны 1939-1940 годов. Теперь ему предстояло снова
надеть военную форму. Предстояло это и мне, гражданину СССР безусловно
призывного возраста. Шел мне двадцать первый год.
Конспекты и книжки были отодвинуты. Не помню, какую музыку стали
передавать (безусловно, не "Войну народную", которая появилась пару недель
спустя), но сигнал был дан для нас обоих: отец стал звонить в военную
комиссию Союза советских писателей, чтобы узнать - куда ему явиться? Я же
помчался в институт, в комсомольскую организацию. Это же сделали и мои
сокурсники, без всякого вызова дружно съехавшиеся в Сокольники (там
находился ныне ставший легендарным Институт философии, литературы и
истории - ИФЛИ), где встретил почти весь курс. На немедля возникшее
решение - всем отправиться добровольцами на фронт - представители военкомата
и комитета комсомола разъяснили: никакой партизанщины, все получат
необходимые указания, ожидайте...
Ожидать пришлось не очень долго. Уже вечером 22-го, точнее, в ночь на
23-е нам пришлось сортировать в Сокольническом военном комиссариате
мобилизационные предписания, а затем - разделившись на группы, разносить их
по адресам. В 40-е годы Сокольнический район Москвы практически был
пригородным, только некоторые улицы были застроены новыми домами (примерно
такими, как и мой). Длинные заборы отделяли фабричные территории, а еще
чаще - сады перед небольшими, почти деревенскими домиками. Этот район я
плохо знал и с трудом находил указанные в повестках адреса.
Тот, кто был в Москве летом 1941 года, помнит, какая погода стояла в
июне. Утро было прелестное, небо - безоблачное. Сокольнические переулки, в
которых тогда еще господствовала пригородная, полудеревенская лирика,
благоухали всеми садовыми ароматами. Очень тихо было в маленьких домишках,
отгороженных цветущими палисадниками. Мне достались переулки, спускавшиеся к
железнодорожной насыпи. Звонить случалось по-разному - то нажимая кнопку, то
дергая за длинный рычаг; подчас нужно было просто постучать. Но ждать долго
не приходилось: Москва и москвичи понимали, какое пришло время. Наверное,
каждый москвич призывного возраста знал, что проводит в родном доме
последние дни и его ждут трудные дороги войны.
Как разительно противостояло спокойствие летнего утра тревоге военной
беды, обрушившейся на Москву, на всю нашу страну! Чем дольше длилась война,
тем чаще вспоминал я этот рассвет. Он разделял на две полосы жизнь каждого
москвича, который через пару часов после моего звонка в дверь являлся в
военкомат, чтобы еще через несколько дней покинуть Москву уже в военной
форме, с винтовкой, в теплушке фронтового эшелона.
Вскоре и сам я проделал этот путь - и увидел родной город лишь через