"Лев Безыменский. Гитлер и Сталин перед схваткой " - читать интересную книгу автора

два года, после самых тяжелых времен, точнее, после битвы на Курской дуге,
когда мне пришлось отправиться в краткосрочную командировку. На
командировочном предписании стояло желанное слово "Москва", и громадный
"студебеккер" быстро домчал меня до южной окраины столицы. Помню, больше
всего меня, закоренелого горожанина, потряс... асфальт улиц и тротуаров.
Когда-то он казался мне естественным "земным покровом", а сейчас - после
двух лет проселков, окопов, полей и блиндажей - ошеломил меня, будто я
никогда его и не видел.
То, что сегодня именуется прошлым и стало объектом документального
изучения, когда-то было личной жизнью каждого из нас. Всю войну я вспомнить
не могу, еще труднее вспоминать предвоенные годы. Дневники я тогда (и
сейчас) не вел. Институтские конспекты не сохранил - да что бы они могли
дать? Перепиской особой не занимался, все мои друзья жили в Москве. Родичей
было мало: дед во Владимире жил своей, чужой мне жизнью старого человека, не
простившего советской власти потери своего достойного места приказчика в
сахарной лавке Чикина и собственного дома на Никольской (ставшей улицей
Сунь-Ят-Сена), в котором теперь занимал развалившийся флигель. Мне,
комсомольцу с 1935 года, было не до него. Он мне не писал, да и я тоже. Не
писал я и своим полумифическим теткам и двоюродным сестрам по маминой
линии - ох, и подумать не полагалось о переписке с "родственниками за
границей". (Строгий вопрос в анкете: "Имеете ли?..") Дома у родителей друзей
поредело - да и как могло быть иначе у члена Всесоюзной коммунистической
партии (большевиков) с 1916 году, члена президиума I съезда комсомола? Поэт
Александр Безыменский был, пожалуй, единственным из этого президиума,
оставшимся живым и на свободе. Исключенный в 1937 году из партии за былую
принадлежность к троцкистской оппозиции, но непонятным образом
восстановленный и не подвергшийся репрессиям, он вел не соответствующий
своему необычайно жизнерадостному характеру замкнутый образ жизни. Бывали у
нас только надежные и верные его друзья. О делах международных говорили не
так уж много - если и говорили, то о черных делах Гитлера, о судьбе
Чехословакии, где отец бывал и откуда вывез боевые антифашистские стихи
знаменитых Восковца и Вериха (композитора и певца), перевел их и дал
исполнять Леониду Утесову.
Третий курс философского факультета Московского института философии,
литературы и истории имени Н. Г. Чернышевского - сокращенно ИФЛИ - это было
удивительное собрание молодых энтузиастов (чуть не написал, вслед за забытым
ныне комсомольским поэтом Джеком Алтаузеном, "безусых энтузиастов", но кто
теперь поймет и оценит начитанность в пролетарской поэзии?), решивших
штурмовать высоты философского мышления в условиях социализма, победившего в
одной, отдельно взятой стране. В последнем мы были свято уверены, тем более
что только-только появился на свет "Краткий курс истории ВКП(б)", который
стал для советского студенчества не только учебным пособием, но и
откровением. Именно так. Это сегодня очень просто видеть стройную систему
искажений исторической истины, созданную его авторами (вовсе не только одним
Сталиным), и поразительное мастерство превращения вершин мировой философской
мысли (о, знаменитая 4-я глава) в большевистский катехизис, простой и
понятный каждому, кто Гегеля и Фейербаха и не нюхал.
Кстати, мы-то Гегеля и Фейербаха "понюхали". Более того, я вошел в
созданный незабвенным гегелианцем профессором Борисом Степановичем
Чернышевым кружок, переводивший на русский язык "Феноменологию духа". Этот