"Анатолий Безуглов, Юрий Кларов. За строкой приговора... " - читать интересную книгу автора

лошади задержанного были обмотаны тряпками, курок новенького японского
карабина - на боевом взводе, в торочной суме - хлеб, несколько банок
консервов, монгольский нож и фляга со спиртом, а к строевому кавалерийскому
седлу подвешены для отвода глаз два убитых тушканчика-прыгуна.
Разве на охоту в горы едут с карабином и обматывают копыта лошади?
Но Чернов хорошо знал алтайцев и их обычаи, он сам был наполовину
алтайцем и прожил здесь много лет. Алтаец простодушен и правдив. Но, солгав
- вольно или невольно, - он уже до конца будет стоять на своем.
Неизвестного теперь не заставят сказать правду ни уличающие вопросы,
ни факты, ни угроза смерти. "Если алтаец выбрал дорогу, он с нее уже не
свернет, даже если она ведет его в пропасть", - говаривал отец Чернова,
который был кумандинцем. Эти слова Александр Васильевич хорошо запомнил.
Если выбрал дорогу... Но разве человек, сидящий перед ним, выбирал себе
дорогу? Просто, обманутый, он пошел по чужой стежке. Пошел и заблудился,
увяз в глубоком снегу. Неужто он отвернется, когда друг укажет ему его
настоящую дорогу? Чернов не верил в бога, о котором ему рассказывала мать,
забитая крестьянка, никогда не выезжавшая за пределы Бийского уезда. Он
видел слишком много несправедливостей, батрача у богатеев, и слишком много
смертей на фронте. Но он все-таки верил в чудеса - в те чудеса, которые
делает с людьми правда, за которую он проливал кровь. Она, эта правда, была
проста и бесхитростна, как весь уклад жизни бедняков, как политая потом
краюха крестьянского хлеба. Понять эту правду мог каждый, надо было только
разглядеть ее. Перед ней складывали оружие полки, открывались задубевшие от
несправедливостей сердца ожесточившихся людей. И она победно шла от края до
края по всей русской земле, громыхая "Интернационалом" и алея флагами. Не
выдержит натиска этой правды и человек в шубе-барнаулке. Не должен
выдержать...
И Александр Васильевич решился на шаг, сделать который до него не
решился бы, наверно, ни один следователь...
Чернов тяжело сел на скрипнувшую под ним табуретку, выбил золу из
трубки и; ловя взглядом ускользающий взгляд задержанного, устало сказал:
- Давай говорить честно. Я не хочу с тобой хитрить Советской власти
хитрить ни к чему. Советская власть - она власть бедняков: моя, твоя, его,
- кивок в сторону Филиппова. - Я не могу тебе поверить. И тебе никто не
поверит. Ты выдаешь себя за теленгита, но не знаешь, какие ставят юрты в
Чибите, и сидишь на лошади как шорец.
- Я только бедный охотник, - сказал задержанный, и пот еще обильней
заструился по его лицу.
- Охотник не стреляет тушканчиков, не растрачивает на него патронов,
он ставит на тушканчика силки. Охотник стреляет колонка и рысь для меха, а
кабаргу и косулю - для мяса. Охотник не берет в горы карабин и не
обматывает ночью копыта своей лошади. Охотнику нечего делать около
Усть-Коксы, где давно нет крупной дичи. Ты кайгородовец и приехал к нам не
с добром, а со злом. Да, со злом, и поэтому не смотришь мне в глаза. Твои
глаза бегают, как бурундуки, завидевшие ястреба. И я знаю, чего ты хочешь.
Ты хочешь, чтобы все тучные пастбища вновь отошли к богатеям, а бедняки
пухли от голода и пасли чужие стада. Ты хочешь, чтобы наши дети умирали от
болезней и надрывались на рудниках Уркарта...
- Нет, начальник, я не хочу счастья богатым, нет, не хочу!
- Но за богатых сражается генерал Кайгород, которому ты служишь и