"Анатолий Безуглов, Юрий Кларов. За строкой приговора... " - читать интересную книгу автора

Филиппов встал, передернул затвор винтовки.
- Сиди, - коротко сказал Чернов.
- Как знаешь, Александр Васильевич, начальству видней...
Много дел у начальника милиции района. Надо проверить посты, привести
в порядок бумаги, потолковать с людьми. За делами птицей летит время, но
сегодняшней ночью оно не торопится, тихо шагает, вразвалочку. Полчаса, час,
полтора... Неужели ты совершил ошибку, Чернов? Может, сейчас, когда ты
раскуриваешь трубку, лазутчик, посмеиваясь над твоим легковерием,
карабкается по горной тропе?
Всякие люди бывают, Чернов, а доверие дороже золота: его нельзя дарить
каждому. И у человека с темной душой бывают мозолистые руки. Разглядел ли
ты его душу?
Над Усть-Коксой опустилась ночь. Черная как сажа алтайская ночь, в
которой потонула серебристая россыпь звезд и жестяной обрезок луны. Густая
темень, наполненная шорохами и неожиданностями. Протяжно всхлипывает
обиженным ребенком ночная птица, изредка стучат тяжелые солдатские сапоги
проходящих мимо патрульных. В юрте темно, только светится одиноким
светлячком свечка в углу.
Как-то на фронте в дни затишья, когда солдаты убивают в разговорах
время, товарищ Чернова по роте, разбитной Фомин, то ли шутя, то ли всерьез
говорил, что в каждом человеке, как в железной клетке, зверь сидит, до поры
до времени тихо сидит, как будто и нет его. А сбей замок - и выскочит он на
свободу, безжалостный, клыкастый... Его карамелькой не обманешь, ему кровь
подавай. И в офицере этот зверь сидит, и в солдате, и в бабе твоей, с
которой ты всю жизнь прожил. Слушая его, солдаты сочувственно посмеивались,
вроде соглашались. А потом, через недельку после того разговора, за языком
они пошли. Не впервой, а не повезло, на секрет напоролись. Фомина в грудь
штыком ранили. Просил оставить, не мучиться. А ведь не бросили его, как
волчья стая своего бросает, обливаясь кровью и потом, вытащили. Тащили под
огнем да под немецкими ракетами. Своей жизнью рисковали, а товарища спасли.
Кто бы их упрекнул, если б оставили? Да никто. А вот же не сделали так,
совесть не позволила. А у зверя разве есть совесть?
Чернов посмотрел на изувеченную пулей кисть левой руки - память о той
ночи - и улыбнулся. Нет, Фомин, человек не зверь, человек - это человек. И
тот, кого он допрашивал, тоже человек: и честь свою бережет, и голову на
плечах имеет, и гордости ему не занимать. Человеческая в нем суть, не
звериная. Революция - она для человека, и делалась она людьми, в которых во
весь рост человек выпрямился.
Так-то, Фомин, если людям не верить, то и себе верить нельзя...
Александр Васильевич прицепил маузер, набросил на плечи старую
кавалерийскую шинель, обтрепанную понизу, и вышел из юрты. Его обволокла,
закутала темень. Чтобы глаза привыкли к темноте, он на миг застыл у юрты и
зажмурился. Ему показалось, что его кто-то зовет. Нет, не показалось...
- Начальник, а начальник, - явственно шептал чей-то голос. Чернов
обернулся, всматриваясь в размытое ночью лицо человека в овчинной шапке.
- Чего тебе?
- Я пришел, начальник...
- Зачем?
- Я не мог уйти, начальник, - быстро заговорил человек, будто
опасаясь, что ему не дадут высказаться до конца. - Мои ноги не слушали