"Жорж Бернанос. Новая история Мушетты " - читать интересную книгу автора

ей больше не нужно. Приди сейчас ей в голову мысль коснуться губами этого
лба, по которому скользят ее растрепавшиеся пряди волос, она бы и коснулась.
Но она об этом даже не думает. Желание ее подобно той теплоте, что греет
живую плоть, оно разливается по всем жилкам, не вызывая никаких определенных
образов. Она держит в ладонях эту любимую голову совсем так, как держала бы
какой-нибудь бесценный предмет, и мучил бы ее тот же страх - лишь бы не
разбить, не потерять. Она не смеет даже положить ее себе на колени.
И вдруг она запела.
Произошло это так естественно, что она сначала даже не заметила. Ей
казалось, что она мурлычет, не разжимая губ, сотни раз
слышанную-переслышанную песенку, потому что огромный граммофон с нелепой
ярко-красной трубой, выставленный в окне кабачка, каждое воскресенье
повторяет ее без конца. Это какой-то танец, люди говорят - негритянский
танец. Слов не разобрать. Обычно-то она слушает его с отвращением, но мотив
привязался, вытесняя из памяти любимые мелодии Мадам. Иной раз глубокой
ночью, когда пьяный отец, возвратившись домой, с грохотом швырнет дверь об
стену, Мушетта разом вынырнет из черной бездны сна, куда, с тех пор как она
стала девушкой, проваливается с головой - так вот, прежде чем снова заснуть,
она начинает потихоньку напевать эту песенку про себя, натянув на голову
одеяло.
Уже давно, еще тогда, когда Мушетта мысленно шла за ритмом и всплесками
причудливой мелодии, она изумлялась, что у нее так хорошо получается, и к
изумлению этому примешивался смутный страх. Ей чудилось, будто она ступила
на покрытый снегом склон, совсем забыв, что после первых же шагов начинается
головокружительный спуск. Когда, осмелев, она начинала мурлыкать, не
разжимая губ, эту мелодию, ее, трепещущую, ошеломленную, в мгновение ока
покидал овладевший ею демон пения, и на нее накатывало непонятное смятение,
руки холодели, становились влажными от пота, кровь волнами приливала к
вискам, как если бы она вдруг очутилась совсем голая перед гогочущей толпой.
И здесь, в этом тихом убежище, равнодушно внимающем всхрапам пьяницы,
она вслушивается, как медленно, шаг за шагом, угасает выдуманная песенка,
как бешено бьется о ребра ее испуганное сердце.
Как же сама она дивилась, что на этот раз превозмогла свой страх,
который поначалу возобладал было над всеми прочими чувствами. Она
вслушивалась в этот чистый, рвущийся из груди, еще чуть дрожащий голосок,
голосок почти неестественной хрупкости. Нет и не было у нее такого опыта,
что помог бы понять, что этот таинственный голос - голос самой ее жалкой
юности, вдруг расцветшей всеми красками, своего рода возмещение за все
давнишние унижения, что она принимала их душой как должное, а временами даже
находила в них отдохновение, постыдную сладость.
Этот голос - ее тайна. Единственная, которой она может поделиться с
посланным ей нынче диковинным другом, распростертым у ее ног, живым или
мертвым, наверняка мертвым. Она отдавала ему свою тайну, как отдала бы себя
самое, если бы ребенок в ней все еще не оттеснял женщину. И теперь, когда
она доверила другому свое сокровище, она сама уже не узнавала его. Слушала
свое пение со смиренным жаром, оно освежало душу и тело, ей самой хотелось
омочить в этих звуках ладони.
Длится это долго - по крайней мере ей так кажется. Возможно, минуту,
длиной в целый день. Внезапно колдовской голосок смолкает. И, опустив глаза,
Мушетта видит, что руки ее пусты.