"Ингмар Бергман. Исповедальные беседы" - читать интересную книгу автора

освобождения и милосердия проникали в сердце, и хотя в тот день приходилось
ложиться спать без ужина и вечернего чтения, облегчение было велико.
Существовало также и своего рода спонтанное наказание, весьма
неприятное для ребенка, боявшегося темноты, а именно - длительное или
кратковременное заключение в особую гардеробную. Кухарка Альма рассказывала,
будто как раз в этой гардеробной обитало крошечное существо, обгрызавшее
большие пальцы ног у злых детей. Я отчетливо слышал, как кто-то шевелится во
мраке, ужас обуревал меня, не помню уж, что я предпринимал - наверное,
пытался залезть на полки или уцепиться за крюки, лишь бы спасти пальцы ног.
Но этот вид наказания перестал вселять в меня страх после того, как я нашел
выход из положения: спрятал в углу карманный фонарик с красным и зеленым
огоньками. Если меня запирали в гардеробную, я отыскивал фонарик, включал
его, направлял лучик света на стенку и представлял себе, что сижу в кино.
Однажды, отворив дверь гардеробной, меня обнаружили лежащим на полу с
закрытыми глазами - я притворился, будто потерял сознание. Все перепугались,
кроме матери, которая подозревала симуляцию, однако доказательств не было, и
посему дальнейших репрессий не последовало.
Способы наказаний были разнообразные: запрещали ходить в кино, не
давали есть, заставляли лежать в постели, запирали в комнате, таскали за
волосы, ссылали на кухню (что порой бывало очень приятно), объявляли бойкот
на какое-то
время и так далее.
Теперь я понимаю отчаяние моих родителей. Пасторская семья живет как на
ладони, не защищенная от посторонних взглядов. Двери дома открыты для всех.
Прихожане беспрерывно критикуют и отпускают замечания. Будучи людьми во всем
стремившимися к совершенству, отец и мать, естественно, едва выдерживали
такое непомерное давление. Их рабочий день был неограничен, супружеские
отношения с трудом удерживались в надлежащих рамках, самодисциплина -
железная. В обоих сыновьях проявлялись те черты характера, которые родители
неутомимо подавляли в себе. Брат был не способен защитить ни себя, ни свой
бунт. Отец направил всю свою силу воли, чтобы сломить его, и это ему почти
удалось. Сестру родители любили бурно и властно. Она отвечала
самоуничижением и робким трепетом.
Думаю, я понес наименьшие потери благодаря тому, что научился врать.
Надел личину, не имевшую практически ничего общего с моим подлинным "я". Но
не понимал, что следует четко разграничивать созданный мною образ и свою
истинную сущность, и вредные последствия этого еще долго сказывались в моей
взрослой жизни и на моем творчестве. Приходится утешаться мыслью, что живший
во лжи любит правду.
Прекрасно помню свою первую сознательную ложь. Отец стал больничным
пастором, мы переехали в желтый дом в конце большого парка, примыкавшего к
лесу Лилль-Яне. Был холодный зимний день. Мы с братом и его приятелями
кидались снежками в теплицу, расположенную на окраине парка. Было разбито не
одно стекло. Садовник немедленно заподозрил нас, о чем и сообщил отцу.
Последовал допрос. Брат признался, его приятели тоже. Я стоял в кухне и пил
молоко. Альма на кухонном столе раскатывала тесто. Через заиндевелое окно я
различал фронтон поврежденной теплицы. Вошла Сири и рассказала о
происходящих экзекуциях. Она спросила, не принимал ли и я участие в этом
вандализме - факт, который я отрицал на предварительном допросе (и был
временно отпущен в связи с отсутствием доказательств). Когда же Сири