"Михаил Берг. Нестастная дуэль " - читать интересную книгу автора

непростительное преступление. Какое именно? Аккумулировал столько любви, что
позволил превратить себя в миф и одновременно придал отчетливость "комплексу
неполноценности", который в комбинации с "комплексом тайного духовного
превосходства" и сформировал русский характер в послепушкинский период. То
есть Пушкин предстал границей, отделившей реальность от мифа, читателя от
писателя, но последующие интерпретации снимали эту границу, превращая
пушкиноведение в море канонической любви, где канон предстал в качестве
пьедестала с водруженным на него мифом.

Поэтому фраза "поэтический талант Пушкина весьма вероятен" из моего
эссе "Веревочная лестница", написанного более 20 лет назад, казалась
редакторам куда кощунственней любых пассажей с антисоветской подоплекой.
Любовь с привкусом вины делала Пушкина неприкасаемым; канон не предполагал
какой-либо иной интерпретации, кроме канонической. "Веревочная лестница",
опубликованная в 1980 году в парижском журнале "Эхо", была востребована
"Дружбой народов" только в 1993 году, да и то с рокировкой слов "весьма" и
"очень": "очень вероятный" талант Пушкина, должно быть, соответствовал
меньшему объему присваиваемой власти.

Еще о правилах любви. Пушкин был убит на дуэли, что в массовом сознании
поставило его в ряд с невинно убиенными Борисом и Глебом и другими
канонизированными русскими "кроткими" святыми (если воспользоваться
дефиницией С. Аверинцева). Неосознанная вина за то, что "мы пошли другим
путем", приводила к апологетическому истолкованию любого факта биографии и
творчества поэта. Однако реальный, а не мифологический Пушкин, конечно, не
был ни "кротким", ни "грозным" святым, он вообще не был святым и, как
утверждает, например, знаменитый исследователь "вечно женственного" и автор
"Трех разговоров", был обуреваем страстями, хотел убить своего противника по
последней дуэли и, значит, сам мог стать убийцей. но даже если говорить об
истории в сослагательном наклонении, с отвращением отвергаемом историками, -
Дантес убит, Пушкин после следствия сослан в Болдино, - достаточно ли этого
для того, чтобы "подвергнуть Пушкина остракизму" и превратить его в жупел
"безнравственности и аморализма"? Вряд ли. Однако, как пишет в
соответствующем месте Тян-Шанский (на самом деле не совсем точно цитируя А.
И. Васильчикова), "если добавить к сказанному многочисленные любовные
истории этого баловня чужих жен и грозы мужей, то как представить себе,
чтобы какой-то муж в конце концов не возмутился его беспардонным
ухаживанием, не потребовал бы удовлетворения и не прислал бы вызов?"

Да, Пушкин, почитавший "мщение за одну из первых христианских
добродетелей" (христианство Пушкина - розановское, ветхозаветное, недаром в
интерпретации Б. Парамонова Пушкин - еврей), мог бы стать убийцей Дантеса, с
неутомимым занудством страсти компрометировавшего его жену (Зинаида
Шаховская - переменив пол, в "Несчастной дуэли" она предстала в образе
прыщавого семинариста Зиновия Шаховского - использовала это предположение
для довольно беспомощного и по-дамски кокетливого рассказа о "старости
Пушкина"); но в кишиневский, одесский, московский, петербургский период и
сам Пушкин нередко исполнял роль Дантеса, ухаживал за чужими женами и мог
быть вызван к барьеру пострадавшей стороной, в результате чего
справедливость, если она вообще существует, была бы от него еще дальше. Но