"Кирилл Берендеев. Абстрактное мышление" - читать интересную книгу автора

мы перебросились пустыми фразами приветствия, и - все же десятилетнее
знакомство к тому обязывает, - перешли в бар. Признаться, я думал, он
закажет что-нибудь покрепче, но ожидания мои не оправдались.
Стернфилд был первым, кто, в тот трагический вечер, услышав выстрел,
подбежал к машине Евражкина и увидел ученого, распростертого на асфальте, с
размозженной головой, в луже крови. Пистолет лежал рядом, поначалу решили,
что на Евражкина было совершено покушение, не то с целью ограбления, не то
по иной причине. Однако вскоре стало ясно - это самоубийство. Правда, столь
поспешного, столь внезапного суицида никому, даже коронеру, несколькими
днями позже прибывшему объявить о закрытии дела и успокоить персонал
лаборатории, видеть не доводилось.
Стернфилд не был близко знаком с Евражкиным. Они работали в разных
корпусах, да и жили довольно далеко друг от друга, а отношения меж ними
недалеко ушли от шапочного знакомства, так, при встрече повод поговорить,
поспорить на общие темы - что, кстати, очень любил Евражкин, обычно
замкнутый во всех иных случаях, - или поддержать беседу в кругу общих
знакомых. Хотя в таком городке, как в большой деревне, все и так были
знакомы со всеми. А повод поспорить мог найтись всегда, насколько мне
известно, Стернфилд и сам любил блеснуть эрудицией и логикой безупречных
теоретических построений в любимой генной инженерии. И, хотя похвастаться
практическими результатами ему было трудновато, будущий успех неизменно
окрылял его сегодня. Стернфилд видел его за каждым новым поворотом, редко
впадая в апатию, несмотря даже на то, что ему почти постоянно не везло с
осуществлением своих бумажных выкладок; и этим он особенно резко отличался
от своего коллеги, покончившего с собой всего несколько недель назад.
Знакомства с Евражкиным я не имел, так что судил о нем больше по
рассказам самого Стернфилда. В эту же самую встречу, ни до конференции, ни
после, о Евражкине, Стернфилдом не было произнесено ни слова. В
определенном смысле могло показаться, что в тело Стернфилда на время
вселился сам Евражкин, - столь не похож был сам на себя Саймон, будто
перенявший скованность, неловкость и неразговорчивость у русского
ученого-диссидента, покинувшего свою страну не так давно, в конце
семидесятых.
Позвякивание ложечки о стенки чашки прекратилось, Стернфилд выпрямился
и неожиданно спросил:
- Макс, вы не знаете, что такое евражка?
Вопрос был задан по-русски. Менее всего я ожидал услышать эту фразу,
ибо уже в уме принялся заготовлять необходимые для предстоящего расставания
слова, Стернфилду пришлось повторить его.
- Евражка, - я смутился. Что-то знакомое, но что, вспомнить трудно. -
Вроде зверек такой мелкий, грызун, на зиму заготовляет сено в "стожки", его
иначе зовут пищухой или сеноставкой, если не ошибаюсь и не путаю.
Стернфилд помолчал немного.
- Простите, что я задал вам этот дурацкий вопрос, Макс. Сам не знаю
почему, но он у меня не выходит из головы все последнее время.
- Ну что вы, Сай, прекрасно вас понимаю. Окажись я на вашем месте...
- Дело не в месте, Макс, - Стернфилд плавно перешел на английский,
верно, сказать хотел многое. - Дело в человеке. В нем и во мне.
Он долго смотрел на меня, не пытаясь расшифровать свою последнюю
фразу.