"Нина Берберова. Аккомпаниаторша (Повесть) " - читать интересную книгу автора

- Я звонил два раза, - сказал громкий мужской голос, - но мне объявили,
что вы заняты и подойти не можете. В чем дело? Неужели вам трудно подойти к
телефону?
- Тише, тише, Сеня, - ответила она, - у меня урок, репетиция. У меня
аккомпаниаторша.
- К черту всех! Я звонил, чтобы ехать с тобой кататься. Машина внизу.
Хотел в четыре - задержали, хотел в пять - шофера не было. Только сейчас
выбрался.
- Сейчас скоро семь. Куда же ехать? Ведь Павел Федорович вот-вот
вернется.
Человек, видимо, что-то хотел ответить, но я почувствовала, как она
закрыла ему рот рукой. Там шептались. Потом все стихло. Мария Николаевна
вернулась в гостиную.
И действительно, не прошло и четверти часа, как вернулся домой Павел
Федорович.
- Мой муж, - сказала Мария Николаевна, вставая к нему навстречу, -
Сонечка Антоновская. - И мы пожали друг другу руки.
Я едва успела подумать, что вот, я познакомилась с человеком, и уже у
меня есть от него тайна, уже я сообщница с кем-то против него, как Мария
Николаевна сказала, отойдя к окну:
- Только что заезжал Сеня. Звал кататься. Нагрубил за то, что не
подошла к телефону, когда он звонил.
- Что ж ты не поехала? На дворе снежно, чудесно. Вот порох!
Она не ответила. Я стояла и смотрела в пол. Павел Федорович сел на
ближайший стул. Он был в высоких сапогах. Я подняла голову. На нем был
френч, он носил бороду, волосы его были длиннее обычного, но не
"артистические", а какие-то "купеческие", и наружность его была самая
обыкновенная, немного простецкая. На вид ему было лет сорок пять.
Мы обедали втроем. Я старалась не есть слишком жадно, и все-таки под
конец обеда так отяжелела с непривычки, что мне было трудно справиться с
собой. Горничная обносила блюда, сперва Марии Николаевне, потом мне, потом
Павлу Федоровичу. В громадной столовой я смущалась еще более, чем в
гостиной, к которой успела немного привыкнуть. Разговор почти все время шел
обо мне. Выпив стакан красного вина, я незаметно охмелела; в зеркале буфета,
в которое я иногда попадала глазами, я видела, что стала красной, какой-то
припухлой. "Она потому-то и сказала ему, что тот приходил, что во мне еще не
уверена". И я засмеялась не к месту. "Надо добиться ее доверия".
"Зачем? Чтобы потом предать?" Я уронила ложку в тарелку, и компот
брызнул на скатерть. "Надо добиться, заслужить... Чтобы потом, незаметно,
когда понадобится, вдруг укрыть ее от какой-нибудь беды, вдруг спасти ее,
послужить ей, да так рабски, чтобы она не знала даже, что это я... Надо
стать ей необходимой, незаменимой, преданной до конца, не жалея себя... Или
когда-нибудь предать ее, со всей ее красотой и голосом, чтобы доказать, что
есть вещи посильнее ее, есть вещи, которые могут заставить ее плакать, что
есть предел ее неуязвимости".
Я была немножко пьяна. А она улыбалась моему красному лицу, блестящим
глазам, говорила о моем покойном певце, которого она знала, за которым,
оказывается, бегала, будучи девочкой.
- Нет, вы не представляете себе, Сонечка, как он бывал великолепен,
когда надевал свои палевые штанишки во втором действии "Онегина"... Но голос