"Александр Бенуа. Жизнь художника (Воспоминания, Том 2) " - читать интересную книгу автора

давней поблажке полиции, стекались в Петербург из пригородных деревень в
воскресенье перед Масляной и в течение недели возили жителей столицы. Звук
их бубенчиков, один вид их желтеньких белогривых и белохвостых сытых и
резвых лошадок, сообщал оттенок какого-то шаловливого безумия нашим строгим
улицам;
погремушки будили аппетит к веселью и являлось желание предаться
какой-то чепухе и дурачеству. Дети обожали веек.
В программу масленичного праздника входило обязательное пользование
ими, хоть прогулка на их низких санках представляла и некоторый риск. С
мрачным юмором чухонец норовил подкатить под самые колеса огромных тогдашних
четырехместных карет и нередко бывало, что санки перекувыркивались на крутом
повороте со скатом. Детям же как раз от таких "авантюр", от этой
полусознаваемой опасности, становилось особенно весело. "Вейкины" саночки к
тому же были до того низенькими, что и ушибиться, падая с них, было трудно,
а сидя в них, можно было без труда касаться рукой земли. Несешься по ухабам,
а сам бороздишь снег - точно плывешь в лодке и бороздишь, расплескивая,
воду.
Контрастом этой серой деревенщине являлось маcляничное катанье
"смолянок". И в этом обычае праздничного выезда воспитанниц Смольного
института, сказывалось также нечто патриархальное, придававшее особую
прелесть российским нравам того времени. Смолянкам на масленице
предоставлялись придворные экипажи с кучерами и лакеями в треуголках и в
красных гербовых ливреях. Каждое такое ландо было запряжено четверкой
прекрасных белых лошадей. Вереница карет в двадцать, растянувшись
внушительным цугом, колесила вокруг отведенной под гульбище площади и из
каждой кареты выглядывали веселые, юные лица "благородных девиц",
восседавших под присмотром строгих классных дам. Аристократические
затворницы лишь издали могли любоваться народным весельем, смотреть на все
эти перекидные качели, "американские" горы, на пестро раскрашенные театры -
но и это было уже достаточным развлечением в серой, унылой обыденности их
пребывания "за монастырской стеной".
Вот мы и приехали на своем вейке-чухонце на площадь, отведенную под
гулянье. Перед нами главная балаганная улица. Справа протянулся ряд
большущих построек, обшитых только что напиленным, сверкающим на солнце и
приятно пахнущим сосновым тесом. С другой стороны более мелкие и более
разнокалиберные домики стоят как попало в беспорядке. Большие постройки -
это театры, принадлежащие антрепренерам, всем давно известные фамилии
которых значатся сажеными буквами на стенах каждого балагана. Вот Малафеев,
вот Егарев, там дальше Берг, Лейферт. Но пятый балаганщик, отдавая долг
новым веяниям, скрыл свою персону под девизом педагогического привкуса, -
свой театр он назвал: "Развлечение и польза".
И среди мелких домишек имеется несколько плохоньких театров, но главным
образом площадь на этой стороне занята каруселями, катальными горами и
бесчисленными лавчонками, в которых можно покупать разные лакомства:
пряники, орешки, стрючки, леденцы. мятные лепешки, семечки, а также баранки,
сайки, калачи. Особенно бросается в глаза несколько в стороне стоящий
большой сарай с торчащей из него тонкой дымящей трубой. На нем, под
гигантской, широко улыбающейся рожей, заимствованной из сатирического
журнала "Der Kladderadatsch", вывеска, приглашающая публику покушать
"Берлинских пышек". Тут же, прямо под открытым небом, тянутся столы,