"Александр Бенуа. Жизнь художника (Воспоминания, Том 2) " - читать интересную книгу автора

уставленные сотнями стаканов, из которых можно напиться горячего чаю,
заваренного в толстых чайниках с глазастыми цветами и разбавленного
кипятком, который льется из самоваров-великанов. А пить хочется - за
полуденным обедом все уже успели приналечь на блины, и ничто так не томит,
как вместе с блинным угаром специфическая "блинная жажда".
Но далеко не все гуляющие пьют чай или предлагаемый разносчиками
"горячий сбитень", бережно укутанный в толстую салфетку. Многие, весьма
многие, успели завернуть в кабаки или в распивочные, и явились на праздник в
сильно подгулявшем виде, неистово горланя песни. У иного торчит сороковка из
кармана и он то и дело, ничуть не стесняясь, прикладывается к ее горлышку,
становясь от каждого глотка все озорнее и шумливее. Пьяные в будни,
где-нибудь на Фонтанке, на Гороховой, - явление довольно-таки мерзкое, но
здесь, на балаганах, "сам Бог велел надрызгаться" и, несомненно, вид этих
шатающихся людей придает особый оттенок густой и пестрой праздничной толпе.
А вот и Дед - знаменитый балаганный дед, краса и гордость масленичного
гульянья. Этих дедов на Марсовом поле было по крайней мере пять, - по деду
на каждой закрытой карусели. Самое карусель, или как прозвали ее французы
"манеж деревянных лошадок", наш холодный климат заставлял замыкать в
деревянную избу-коробку, наружные стены которой были убраны яркими
картинами, среди которых виднелись изображения разных "красавиц", вперемежку
с пейзажами, с комическими сценами, с "портретами" знаменитых генералов. Из
нутра этих карусельных коробок, вместе с паром и винным духом, доносилось
оглушительное мычание оркестрионов и грохотание машины, приводящей в
движение самую карусель.
На балконе, тянущемся по сторонам такой коробки, и стоял дед, основная
миссия которого состояла в том, чтобы задерживать проходящий люд и
заманивать его внутрь. Всегда с дедом на балконе вертелись "ручки в бочки"
пара танцовщиц с ярко нарумяненными щеками и сюда же, то и дело, выскакивали
из недр две странные образины, наводившие ужас на детей: Коза и Журавль. Обе
одетые в длинные белые рубахи, а на их длинных, в сажень высоты шеях,
мотались бородатая морда с рожками и птичья голова с предлинным клювом.
Не надо думать, чтобы балаганный Дед был действительно старцем,
"дедовских лет". Розовая шея и гладкий затылок выдавали молодость скомороха.
Но спереди Дед был подобен древнему старцу, благодаря тому, что к подбородку
он себе привесил паклевую бороду, спускавшуюся до самого пола. Этой бородой
Дед был занят все время. Он ее крутил, гладил, обметал ею снег или спускал
ее вниз с балкона, стараясь коснуться ею голов толпы зевак. Дед вообще
находился в непрерывном движении, он ерзал, сидя верхом, по парапету
балкона, размахивал руками, задирал ноги выше головы, а иногда, когда ему
становилось совсем невтерпеж от мороза, с ним делался настоящий припадок.
Он вскакивал на узкую дощечку парапета и принимался по ней скакать,
бегать, кувыркаться, рискуя каждую минуту сверзиться вниз на своих
слушателей. Мне очень хотелось послушать, что болтает и распевает "дедушка".
Несомненно, он плел что-то ужасно смешное. Широкие улыбки не сходили с уст
аудитории, а иногда все покатывались от смеха, приседали в корчах и вытирали
слезы... Но те, кому я был поручен, не давали мне застаиваться и поспешно
увлекали дальше под предлогом, что я могу простудиться... На самом же деле
ими двигало не это опасение, а то, что болтовня деда была пересыпана самыми
грубыми непристойностями и даже непотребными словами. Произносил он их с
особыми ужимками, которые красноречивее слов намекали на что-то весьма