"Александр Бенуа. Жизнь художника (Воспоминания, Том 1) " - читать интересную книгу автора

на морях, строила церкви и дворцы сказочной красоты, а была отпрыском той
Венеции, которая доживала свой век во всем разочарованная, ослабленная,
изверившаяся.
Напротив, в отце жила не знавшая уныния бодрость и непоколебимое
упование на Господа. Я его помню всегда веселым, жизнерадостным, вовсе не
озабоченным тем, что будет дальше. О бережливости у него было самое
сбивчивое представление тогда, как бюджетом нашего дома заведывала хрупкая
мамочка. Пользуясь советами своих двух братьев, она даже пробовала
(временами не без удачи), производить кое-какие финансовые операции, мало
что в них понимая по существу. Папочке же всякая возня с деньгами, с банками
была абсолютно чуждой и, увы, эту черту я от него унаследовал. Папа только
думал о своем искусстве, о своей семье, о том, как бы доставить всевозможную
приятность своим детям, а главное как бы ему нагляднее выразить свое
обожание их матери, заврашний же день для него просто не существовал. И это
его отношение к жизни коренилось в глубокой религиозности. По воскресеньям,
во всякую погоду, он отправлялся в церковь и отстаивал всю мессу на коленях,
внимательно следя по молитвеннику за ходом богослужения. Раз в году, на
Пасху (а иногда и чаще), он исповедывался и причащался, а его духовник -
уютный, тихий старичок-доминиканец, патер Лукашевич, был другом дома,
постоянным участником наших домашних событий и торжеств.
В отце при этом не было и тени какого-либо ханжества или однобокого
фанатизма. Веря безоговорочно во все то, чему учит католическая церковь, он
в то же время крестился на все православные храмы, а когда ему случалось
присутствовать при каком-либо богослужении в них, то он и подтягивал
вполголоса певчим, так как с академических времен знал все русские обрядовые
слова и напевы. С великим почтением он относился также к лютеранским и
реформатским священнослужителям, а также к представителям еврейства.
Широкая веротерпимость (или даже известная форма пантеизма), выразилась
однажды у папы в том ответе, которым он меня поразил когда я, лет десяти,
как-то обратился к нему с вопросом, существовали ли в действительности
Юпитер, Аполлон, Венера и Минерва? Я переживал тогда большое увлечение
богами Греции и Рима и не уставал разглядывать их изображения в книгах или
их изваяния во время прогулок по Петергофу и по Летнему Саду. В связи с этим
увлечением меня мучила мысль, что эти дивные существа никогда на самом деле
не жили, а являются лишь человеческим вымыслом. И вот, когда я это сообщил
папе, то он не только не высказал решительного отрицания существования этих
языческих богов, но "допустил" мысль, что они когда-то были и жили, чем он
меня осчастливил бесконечно, так как компетенция его в таких вопросах была
для меня неоспоримой.
Что же касается до моего отношения вообще к отцу, то для периода
раннего детства я не могу иначе его характеризовать, как словом "обожание".
Мама составляла в те годы (лет до шести) столь неразрывное со мной целое,
что я даже как-то не "ощущал ее в отдельности", и поэтому я даже не мог и
обожать ее - ведь обожание означает некое "объективное" отношение. Напротив,
при всей моей близости к папе, личность его представлялась мне отдельной; я
его видел, я к нему обращался, я что-то от него ждал и получал. И у меня
сохранился от тех далеких дней детства целый ряд воспоминаний о нем, тогда
как о маме для тех же лет у меня их до крайности мало.
Папочку я вижу, как он меня носит в ночную бессонницу по всей квартире,
стараясь меня успокоить, когда я весь дрожу после напугавшего меня кошмара.