"Александр Бенуа. Жизнь художника (Воспоминания, Том 1) " - читать интересную книгу автора

Особенной же симпатией пользовалась у бабушки Кавос ее внучка, моя
сестра Камилла, у которой на "Кушелевке" она временами подолгу гостила.
Здесь ее любимым местопребыванием была большая, покрытая тэндом терасса
перед домом, с видом на поросший водяными лилиями пруд... Сидя часами на
самом краю этого балкона, там, где тенд не препятствовал солнцу ни греть, ни
светить (зябкая бабушка даже летом куталась в свою мантильку), положив
больную ногу на табурет, она оттуда следила за возней и за играми детей
Камиллы в саду. Не вспоминала ли она при этом то время, когда ее родные
дети, и среди них очаровательная Сонечка, так же играли и возились в узком
садике венецианской Каза Кавос? Увы, не одну Сонечку, но и всех трех своих
детей бабушка пережила и не оставайся при ней сын Сони - Сережа Зарудный,
постепенно превратившийся из крошки-сироты, в правоведа, а из правоведа в
господина прокурора, то с ней некому было бы жить, некому было бы и завещать
то милое, памятно родное, чем, и после всех переездов и после всех продаж,
битком была набита ее квартира. Скончалась бабушка среди всех этих
сувениров, глубокой старухой, но ни мне, ни Ате не удалось проводить ее до
последнего ее жилища - мы в это время жили в Риме (1903).

Глава 7 МОИ РОДИТЕЛИ

Моего отца я не помню иным, нежели довольно пожилым человеком, с седыми
волосами и бакенбардами, с начинающейся лысиной и в очках. Папе было около
пятидесяти семи лет, когда я родился, самые же ранние мои воспоминания о нем
относятся к тому моменту, когда он вступил в седьмой десяток. Не молодой
казалась и мама, хотя она была на пятнадцать лет моложе своего мужа.
Вероятно, она состарилась преждевременно от многочисленных родов. Да она и
вообще была довольно хрупкого сложения. Я ее помню сильно сутуловатой с
известной склонностью к полноте, с легкими морщинами на лбу. Но не такой она
выглядит на портрете Капкова, начала 1850-х годов, висевшем у нас в
гостиной. Там она представлена такой, какой ее "взял" папочка - совершенно
еще юной, тоненькой, прямой. Я даже не совсем верил, когда мне говорили, что
это "мама", и удостоверялся я в том, что это та же обожаемая мамочка, с
которой я никогда не расставался, по чисто внешнему признаку - по знакомой
лорнетке, которую она на портрете держит в своих бледных прозрачных руках.
Знакомо мне было и несколько грустное выражение лица этой "дамы" -
выражение, отлично подмеченное художником. Ведь в основе характера мамочки
лежала какая-то грусть: она как-то "не доверяла" жизни, ей казалось, что на
нее и на близких отовсюду и везде надвигаются какие-то напасти. Моментами
это "недоверие" принимало болезненный оттенок - например, при любой поездке
в экипаже и особенно в санях, тогда взгляд ее становился растерянным,
страдальческим и она хваталась за все руками.
Непрерывно она была озабочена и нашим благосостоянием. Тревога из-за
недостаточной обеспеченности ее мужа и ее детей тем более ее терзала, что
мама в противоположность мужу не была религиозной. Впрочем, она исповедовала
какую-то свою религию, несколько материалистического оттенка. Возможно, что
в глубине души она и вовсе не верила во что-либо "сверхъестественное" (и
менее всего в загробную жизнь), но об этом она предпочитала молчать и
подлинные, но тайные убеждения ее лишь изредка, невзначай прорывались
наружу. Не сказывалось ли в характере мамы ее венецианское происхождение?
Она не была отпрыском той Венеции, которая героически воевала за господство