"Александр Бенуа. Жизнь художника (Воспоминания, Том 1) " - читать интересную книгу автора

действие. При этом она отнюдь не заступалась за меня, она только "объясняла
меня" мужу. Фраза "II faut le comprendre" особенно часто слышалась в этих
увещеваниях, происходивших, впрочем, не в моем присутствии, а где-либо в
комнате рядом. Главным же образом она старалась и своего Николя заразить
доверием ко мне. В папочке было не мало упрямства и оно мешало ему
отказываться от занятой позиции, однако по тону его ответов чувствовалось,
что гнев его смягчается и, если между мной и им после такого объяснения и не
происходило "ритуальных изъявлений мира" (это у нас в доме вообще не
водилось), то на самом деле мир бывал заключен и все возвращалось на время в
свою колею.
Я только что упомянул о тех педагогических книжках, которые мама любила
(или даже считала своим долгом) читать. Но она и вообще любила читать и ее
чтение вовсе не ограничивалось такой "скучноватой материей", как педагогика.
Напротив, она любила и романы и исторические книги и мемуары и путешествия.
Во всем же она главным образом искала и любила правду; и самому
блестящему вымыслу она предпочитала то, что носило отпечаток реальности -
"Seul le vrai est aimable". Свойственное ей от природы правдолюбие было
настолько даже сильно, что это лишало ее удовольствия, получаемого от всего
того, в чем особенно высказывается сущность художественного творчества -
фантазия. Из них двух, несомненно, папа был природным художником и "поэтом",
мама же прозаиком и натурой, плохо реагирующей на то, что является самым
существом искусства. В картинах она любила точность, выписанность, близость
к натуре, в литературе верное воспроизведение действительности. Характерно
еще, что эта дочь коллекционера чувствовала ко всяким видам художественного
собирательства настоящее отвращение. Быть может, то обстоятельство, что все
собранное ееотцом "пошло затем прахом", развеялось и распалось, не принеся
никакой "реальной пользы", сыграло при этом свою роль.
Картины на стенах, особенно же скульптурные безделушки, она называла
"attrapes poussiere" и вовсе не дорожила ими. Были случаи, когда она и очень
ценные вещи раздаривала - больше из желания просто от них "ненужных и
лишних" избавиться. Из истории искусства она знала то, что всякому
воспитанному человеку надлежить знать - имена знаменитых мастеров были ей
знакомы, но она не была способна любоваться произведениями их, а картины
таких художников, как Рембрандт или Делакруа, она должна была просто
ненавидеть за то только, что они так "неряшливо написаны".
Да и к музыке у этой правнучки исключительно даровитого композитора не
было настоящего художественного отношения. У нее был несколько слабый слух,
она знала всего одну пьеску наизусть (ту самую, которую она когда-то выучила
для выпускного экзамена в Смольном институте), а когда она разбирала по
нотам, ей с трудом давался счет и особенно ритм. В опере, в которой она
бывала почти каждую неделю, она больше дивилась фиоритурам и колоратурам,
нежели настоящим музыкальным достоинствам; наконец, в игре на рояле она
ценила только беглость пальцев и не входила в обсуждение того, как вообще
следует понять то или другое произведение.
При всей мамочкиной природной "прозаичности" все же никак нельзя
сказать, чтобы в целом ее облик был лишен поэтичности, и еще менее, чтобы
она страдала какой-то сухостью души. Напротив, она была настоящей музой
моего отца и всего нашего дома. Одна ее манера думать и излагать свои мысли,
ее чуткая правдивость, ее глубокое понимание других (понять - простить, была
одной из ее постоянных поговорок), ее терпимость, ее беспредельная доброта,