"Эдвард Фредерик Бенсон. Искупление ("Карета-призрак" #7) " - читать интересную книгу автора

ворот, которые сплошной завесой покрывала вьющаяся роза.
То, что мы увидели, казалось, не имело никакого отношения к лаконичному
объявлению в газете. Я предполагал обнаружить что-то вроде виллы из желтого
кирпича, крытой, возможно, шифером фиолетового оттенка; по одну сторону от
входной двери - гостиная, по другую - столовая; холл, отделанный кафелем,
лестница из смолистой сосны. А вместо этого глазам нашим предстала настоящая
маленькая жемчужина: небольшой усадебный дом в раннегеоргианском стиле[3],
милый и приветливый; окна с частым переплетом, крыша из каменных плит. Перед
домом - мощеная терраса, пониже террасы - цветочный бордюр; за пышной и
спутанной, как в джунглях, растительностью не разглядишь ни клочка земли.
Красоту наружную дополняла красота внутренняя: лестница с широкой
балюстрадой поднималась из холла (он назывался "комната отдыха"), не
загроможденного, как можно было ожидать, безделушками из Бенареса[4] и
ковровыми диванами, а прохладного, просторного, обшитого панелями. Дверь
напротив входа вела в сад за домом.
Там располагался пресловутый теннисный корт, вполне, однако,
безобидный; его дальний конец примыкал к крутой, поросшей травой насыпи.
Вдоль насыпи выстроились в ряд липы. Когда-то их стригли, но потом оставили
расти как бог на душу положит. Толстые сучья переплетались на высоте
четырнадцати или пятнадцати футов, образуя аркаду, а над ней, там, где
природе была дана полная воля, деревья простирали во все стороны пышные,
благоухающие ветви. Далее карабкался по склону небольшой фруктовый сад, а за
ним холм вздымался круче. На его дерновых боках пламенели заросли колючих
кустов, того самого корнуолльского кустарника, который цветет круглый год и
сияет, как солнышко, с января по самый декабрь.
Мы успели до обеда обойти эти не очень обширные, но великолепные
владения и немного поговорить с экономкой, спокойной и толковой на вид
женщиной, в манерах которой чувствовалась легкая отчужденность, свойственная
ее землякам, когда они имеют дело с иностранцами, каковыми корнуолльцы
почитают англичан. Миссис Криддл, как выяснилось впоследствии, за обедом, не
только казалась, но и на самом деле была хорошей хозяйкой. Наступил вечер,
очень теплый и безветренный, и после обеда мы вынесли для себя стулья на
террасу перед домом.
- В жизни нам еще так не везло, - заметил Филип. - И почему я до сих
пор ни от кого не слышал слова "Полвизи"?
- Потому что никто его не знает, к счастью, - ответил я.
- Ну, так я - полвизиец. По крайней мере в душе. А в остальном
миссис... миссис Криддл дала мне ясно почувствовать, что до полвизийца мне
далеко.
Филип по профессии - врач, специалист по загадочным нервным болезням,
поэтому в области человеческих чувств его диагнозы сверхъестественно точны,
и мне, уж не знаю почему, захотелось узнать поподробнее, что он имеет в
виду. Ощущал я то же, что и он, но проанализировать это ощущение не мог.
- Опиши-ка симптомы, - попросил я.
- Проще простого. Когда миссис Криддл вошла, выразила надежду, что нам
здесь понравится, и сказала, что сделает все от нее зависящее, это были
только слова. То есть слова-то были верные. Но за ними ничего не стояло.
Впрочем, ерунда, не о чем и задумываться.
- А ты, значит, задумался, - вставил я.
- Попытался, и ничего не понял. Возникает впечатление, будто она знает