"Сергей Бен-Лев. Псалмы нашего дня" - читать интересную книгу автора

больнице, как сатанеешь только от одной мысли, что утром проснувшись вместо
родных домашних стен, увидишь привычные белые... белые-белые-белые, белые
халаты, белые стены, белые лица хроников, лист назначений правда не белый, а
графленный, но... а впрочем что там.
Вот говорят интернационализм, интернациональный долг, словом
Интернационал во всем и во вся. А мне так иногда думается, что мне с русским
или татарином делить. У него все свое, все, что ему дорого, он не отдаст, но
ведь и я на это посягать буду, тогда что? Ведь не за кусок же хлеба на тебя
косятся, а за место под солнцем. Спросите, какое же место у калеки, что на
него зарится кто-то? Есть, есть завидущие, еще с детства помню, все мне в
детстве не давали проходу, ты де в армию не пойдешь, мы де работаем, а ты на
наши деньги живешь... До сих пор ком в горле от попреков стоит, а возразить
не могу. Не могу, вот и вся недолга.

И опять Средний... Отчего же Средний? А вот поди ж ты, поплыли во сне
воспоминания, фонтанка-мойка-грибоедова- каменноостровской... Мы весело едем
загорать на Ладогу, настроение щенячье, пыль скрипит на зубах, Дорога
Жизни... Песок - и плоское корытце Ладоги, господи прости, до чего же
хорошо... А ведь что вспоминается? Карты, вино дешевое, шашлыки эти вечные,
почему на природе мы вечные грузины? А ведь было, было, и никто не отнимет
этого, да и кто отнимать собрался, просто цепляешься за глупости, а дочка
спрашивает, как это у тебя в молодости было? И что рассказывать? Про
преферанс вечный, про выпендреж юношеский, про девочек наших, корчащих из
себя королев, да не это плохо, а плохо то, что большинство так королев
настоящих и не увидали. А мы то, мы... Все интеллигенты, как на подбор,
читаем только Кафку и Ницше, слушаем только Римского-Корсакова и Шютца.

Вот и подъезд родной. Добрались. Теперь на кухню. Сколько
говорено-переговорено на этой кухне, сколько народу перебывало, а вот сам не
пойму, что в ней такового магического. Ведь как к кому в гости попадаешь,
так сразу на кухню, путь известный. Ножичек в руки, картошечка, она всегда
картошечка, вроде дело нехитрое, а сколько ее родимой перечищено, ой-ой...
Хлеба, хлеба побольше, как же без хлеба. Лучок, чесночок, помидорчики, вот и
все под водочку. Ледяная, горькая одним махом из стакана, а потом
оттаиваешь. размякаешь, руки теплые, и ноги, впрочем о них не будем... Кто
ее для услады души выдумал?

И если я тебя забуду, Иерусалим, то десница моя... Град небесный, град
возлюбленный, град Давида и Соломона. Золотом горит на солнце, золотом
мягким обливает солнце стены града древнего, тесно на улочках арабских
кварталов, гулкая тишь у Стены Плача. Молятся евреи, о чем, о чем, о своем,
о твоем, о моем, о нашем, молятся, молятся, молятся... На крутых косогорах
твоих, град Давида, ноги сами пускаются в пляс, ведь сам Давид не стыдился
козлом плясать перед лицом Бога.

Уходим, уходим, уходим... Афганистан, Афганиста-ан, Афганиста-ан,
Афганистан... Первый-второй, первый-второй, рассчитайсь! Никогда не мог
понять вечной магии повтора простых слов, всего того, что уже сказано, а
хочется еще раз повторить. Ой-ей, ой-ей, ой-ей, ой-ей! Гвахира гвантанамера,
гвантамера? гвахира гвантанамера... Струны шепчут, рокочут, гремят, стихают,