"Жюльетта Бенцони. Фиора и Папа Римский " - читать интересную книгу автора

Ее скорбь - а я надеюсь, что она все-таки будет скорбеть обо мне, - может
повредить ребенку.
- Не беспокойтесь! Я передам ему это. А теперь преклоните колени,
чтобы я мог благословить вас именем господа всемогущего.
Час настал. Едва осужденный коснулся губами распятья, как дверь
отворилась и вошел тюремщик, а вместе с ним - цирюльник. В свое время после
вынесения приговора Селонже попросил, чтобы ему позволили побриться и
привести себя в порядок, прежде чем он взойдет на эшафот. В свой последний
день ему хотелось выглядеть подобающим его положению образом. Вся процедура
заняла немного времени. Цирюльник оказался опытным и быстрым на руку. Он
был настолько любезен, что даже тщательно почистил запылившуюся одежду
узника.
- Мне нечем расплатиться с тобой, - сказал Селонже, когда все было
готово. - Мне не оставили ни гроша.
- Не тревожьтесь, мессир. Мне уже заплатили.., а если бы и нет, то
неважно. Я горжусь тем, что смог оказать вам эту услугу.
- Так, значит, ты меня знаешь?
- Не совсем. Моя мать родом из Селонже. Очень жаль, что вы покидаете
этот мир, не оставив после себя наследника.
Филипп улыбнулся и дружески потрепал по плечу этого нежданного друга.
- Я полагаю, что господь позаботился об этом. Если ты хочешь сделать
еще одно доброе дело, попроси его, чтобы моя обожаемая супруга, которая,
увы, находится далеко отсюда и сейчас в положении, подарила бы мне сына.
Имея такую мать, как она, я уверен, он будет с честью носить наше имя.
Филипп был готов. Цирюльник вытер навернувшиеся на глаза слезы и
уступил место солдатам, которые уже ожидали в дверях. Старый тюремщик вынул
из связки ключ и освободил узника от сковывавших его цепей, заменив их
сразу веревкой, так что Филипп, не успевший даже размять онемевшие пальцы,
вновь оказался со связанными за спиной руками. Он возмутился:
- Неужели даже перед смертью мне надо было связывать руки?
- Таков приказ, - ответил сержант, командовавший отрядом стрелков. - А
теперь пойдемте, пора!
Бросив прощальный взгляд на свою тюрьму, которую он ненавидел, но
которая тем не менее стала ему дорога как память о Мари де Бревай, чей
светлый образ, казалось, все еще витал там, осужденный переступил порог
низенькой дверцы и, сопровождаемый своим духовником, который, склонив
голову, не переставал молиться, занял свое место среди дожидавшихся его
солдат, поднялся вместе с ними по лестнице, каменные ступеньки которой
стерлись и ввалились посередине от бесчисленного множества ступавших по ним
ног, и наконец вышел на улицу, где его поджидала старая, с расползшимися
досками повозка, возможно, та самая, на которой двадцать с лишним лет тому
назад отвезли на казнь брата И сестру де Бревай.
Однако, завидев ее, Филипп снова облегченно вздохнул.
Самым страшным унижением для него было бы публичное поругание, когда
приговоренного закидывают грязью и отбросами, как это принято в Дижоне.
Поскольку такая участь ему не грозила, он почувствовал себя намного лучше.
Филипп вспомнил, что не доел свой хлеб, но не испытал при этом никакого
сожаления: он был бодр и, милостью божьей, полностью владел собой.
Он поднял глаза к ярко-голубому небу, которое еще не успело побледнеть
от жаркого летнего солнца.