"Лилия Беляева. 'Новый русский' и американка" - читать интересную книгу автора

и я сама не заметила, как оказалась подвешенной к потолку каюты за талию и
отчасти за правую ногу, а он, мой деятельный, изобретательный Джон, уже
покачивался всем своим черным, разумеется, голым телом чуть надо мной. И я
поначалу даже не поняла, как же мы будем добираться друг до друга в этом не
слишком удобном положении. Но Джон, оказывается, все учел, и мне надо было
только висеть, чуть раскачиваясь... А он, жаждущий меня, стремился настичь
мое заветное местечко своим заветным местечком, а так как это ему вдавалось
не сразу, то получалась пикантная, умопомрачительная игра: только-только он
нацелит свое "копье", а мое раскачивающееся тело как бы выскользнуло из
зоны действия, и надо снова ему проявлять чудеса сноровки и мужества. Зато
уж когда ему вдается разрядить в мою как бы парящую в космическом
пространстве трепетную дырочку весь свой воистину грозный, истребительный,
мужской заряд - моему блаженству нет предела...
И так мы реем и реем, то друг над другом, то как бы сбоку друг от
друга, и время от времени мой Джон, пылающий яростным африканским желанием,
добивается своего и издает немедленно дикий, гортанный, воинственный крик,
словно ему вдалось снять скальп с врага. А в действительности он, верный
цивилизованным основам безопасного секса, сдергивает со своего
победоносного "копья" использованные презервативы, почему-то все больше
оранжевые в черный горошек... И я никогда не забуду одну из изюминок этого
моего необычайного большого секса под потолком каюты на русском теплоходе:
с каким сладким звуком время о времени шлепались об пол эти самые
использованные и чем-то уже, с казать по правде, забавные спецмедизделия...
И я почему-то изредка с какой-то неясной грустью следила за их полетом
собственно в никуда... Я было повернулась к Джону, чтобы сказать про эту
свою нечаянную грусть, но тут же и остановила себя. Джон, рея в воздухе
каюты, настоянном на моих французских духах и его тропическом, густом,
очаровательно зверином запахе, уверенными движениями натягивал на свое
опять как-то особенно изострившееся боевое "копье" этот самый оранжевый как
бы медскальп... А уж когда он наперевес с ним устремился ко мне...
А за иллюминатором все плескалось и плескалось море, и я опять,
абсолютно не к месту, вспомнила своего непокорного, ужасно грубого русского
нахала и подумала вдруг с безутешной печалью: "Наверное, это моя первая
настоящая любовь..." И в какую минуту подумала? Когда, кажется, ни одна
здравая мысль не может задержаться в голове! Невероятно, но факт: именно
тогда, когда мой по-обезьяньему ловкий, горящий огнем африканской страсти
Джон опять поднял меня на свое "копье" прямо тут, в воздухе, где наши тела
парили и реяли, и издал свой дикий, воинственный, торжествующий крик...
"Да, - решила я, уже как бы с большей ответственностью, чем когда-либо, -
скорее всего - это настоящая любовь..."
И, возможно, если бы рядом со мной оказался в ту минуту не Джон с его
удивительным, редкостным умением развлечь опечаленную женщину, а кто-нибудь
менее чуткий, я бы, наверное, мысленно ушла далеко-далеко. И, возможно,
даже всплакнула...
Но Джон аккуратно спустил мое тело на пол, отвязал его от веревок и
осыпал его какими-то своими, видимо, выросшими в саванне, сухими
пряностями, а сверху потрусил сахарной пудрой, и каждая клеточка моего
отзывчивого тела тотчас испытала изумительное ощущение, как если бы надо
мной, едва прикасаясь крылышками к моей нежной коже, трепетали мириады
бабочек. И это ощущение тысячекратно усилилось, когда мой неутомимый Джон,