"Лилия Беляева. Старость - радость для убийц" - читать интересную книгу автора

Олежек, мальчишечка шести лет, и шевелит губешками. Это то самое дите, которое
родилось как панацея. То есть по шаблону, в соответствии с распространенным
женским заблуждением: стоит родить ребенка, особенно мальчика, - и муж
прекратит пить, потому что будет рад несказанно родному сынишке, тотчас
примется лелеять его и золить, учить и воспитывать, чтобы стал он со временем
достойным членом общества, опорой родителям, ну и так далее.
Итог? Весь налицо. И уже не знаешь, кого больше жалеть - ребенка, который
уже знает, что пьяный отец - скандальный отец, или романтичную, заблудшую
Маринку в вечно стареньком халатике, замаранном красками, с выражением
неизбывной тоски и загнанности в серых глазах...
Одно всегда приятно в сих апартаментах - маленькие, величиной с тетрадный
листок, картинки, где изображены белые церковки на зеленой траве при ясных
лазоревых небесах, извилистые речки с бирюзовой водой средь березок, тонких и
стройнехоньких, букеты васильков и ромашек в глиняных кувшинчиках... Когда-то
её любимый Павлуша подавал большие надежды, писал пространные картины и даже
участвовал в престижных выставках. Но объявилась сумасбродная, лихая
"перестройка", все полетело кувырком, а вовсе не так, как мечталось отдельно
взятым творцам. Павел оказался из тех, кто растерялся под напором
ловкачей-ремесленников, их "критицких" взглядов на традиционное, то есть
реалистическое искусство. А Павел был приверженцем именно этой формы диалога с
окружающей действительностью, ему любы были беломорские рыбаки дяди Феди с
обветренными до красноты лицами и доярки тети Маши с наивно-растерянными
глазами цвета увядшего осеннего листа.
А чтобы заработать копеечку - следовало сломать себя. Он и попробовал, и
выспросил у рыночных торгашей-малевальщиков, что в ходу. И пошел
"передвигаться" со своими картинками с рынка на рынок, с угла на угол... И
забренчали в кармане денежки. Только даром ему эта метаморфоза не прошла. Не
сумел, сердешный, окончательно смириться под напором пусть святой, но
необходимости. И тут ему очень как-то вовремя подмигнула бутылка: мол, айда за
мной и никаких тебе проблем...
И вот что ещё интересно - выпьет и пошел мораль читать Маринке:
- Чем ты занимаешься? Базарная мазила! Только краску изводишь! Ни совести,
ни принципов, ни таланта! Из библиотекарш - в Сальвадоры Дали! Не смеши!
Тошнит глядеть на все это убожество!
Хотя Маринка уж вовсе не претендовала на высокое звание члена Академии
художеств и чтоб сидеть впритирку к Церетели-Глазунову. Она поневоле, под
грузом ответственности за болезненного своего детеныша, стала по ночам, после
всех работ, писать маслом маленькие картинки-пейзажи и продавать их. Набралась
же кое-чего от Павлуши! Когда детеныш есть просит, а муженек пьянствует -
женщина поневоле станет талантливой. Плевое дело!
То есть вот такая вот жизнь-житуха... Хотя на выпускном вечере именно её,
Маринку, заметил знаменитый фотограф, снял и поместил её смеющееся личико на
обложку журнала - такая она была милая, радостная, так и светилась вся... И
казалось - нет сносу этой Маринкиной способности любить жизнь и доверять ей.
... Мы сели друг против друга. Она пододвинула к стене коробку с красками,
поставила передо мной чашку с растворимым кофе, виновато кивнула на тарелку с
тремя кусками хлеба, пододвинула блюдце с куском маргарина, выдающего себя за
масло.
- Ешь... Больше нет ничего.
- Ты же картины продаешь...