"Андрей Белый. Маски ("Москва" #3) " - читать интересную книгу автора

лишь в третьем томе определится роль и других действующих лиц в революции:
братьев Коробкиных, Серафимы, Лизаши; во втором томе они даны в
самопротиворечии; особенно это имеет место относительно профессора
Коробкина, который показан как антитеза первого тома, т. е. как отрицающий
свою прежнюю жизнь и как еще не осознавший своего места в событиях, которые
властно его вырывают из той среды, в которой он жил.
В третьем и четвертом томах автор надеется показать своих героев в
синтезе диалектического процесса, который протекает в душе каждого:
по-своему; второй том - антитеза: как таковой, он есть сознательно
заостряемый автором вопрос: как жить в таком гнилом мире? "Быть или не быть"
(бытие, небытие), сознательный гамлетизм, размышление над черепом уже
сгнившей действительности, морочащей, что жива, есть планомерное заключение
второго тома; он - диада без триады: поэтому-то второй том - "Маски";
революция уже рвет их с замаскированных; личности, в первом томе показанные
в своем самостном эгоизме, уже - личности-личины. Второй том сознательно
кончается фразой: "Читатель - пока: продолжение следует". Диада волит
триады; антитеза восходит к синтезу.
Что касается до сюжетного содержания, то оно является психологически
продолжением первого тома в постоянном поверте внимания на события первого
тома и в новом освещении их (в показе по-новому); но автор старался писать
так, чтобы для читателей второго тома "Москвы" роман "Маски" был
самостоятелен, те из читателей, которые не прочли первого тома, в процессе
чтения постепенно ознакомляются с его содержанием, подобно тому, как герои
ибсеновских драм постепенно в диалоге вводят зрителя в событие, бывшее до
начала драмы; некоторая сюжетная неясность первых глав (для не читавших
первого тома) не препятствует чтению второго тома, ибо она введена как
интрига, сознательно вздергивающая внимание, чтобы удовлетворить
любопытство; пусть не знают о случае с профессором (первый том); остается
интригующее: "Что это значит?" Недоумение проясняется; пусть интригуют
псевдонимы (Домардэн, Тителевы); маски слетают с них. Напомню, что такой
прием закономерен; напомню, что весь роман Диккенса "Наш взаимный друг"
построен на любопытстве, вырастающем из недоумения.
Все же в двух словах восстанавливаю здесь содержание первого тома,
фабула которого весьма проста.
Рассеянный чудак-профессор наталкивается на открытие огромной важности,
лежащее в той сфере математики, которая соприкасается со сферой
теоретической механики; из априорных выводов вытекает абстрактное пока что
предположение, что открытие применяемо к технике и, в частности, к военному
делу, открывая возможность действия лучам такой разрушительной силы, перед
которыми не устоит никакая сила; разумеется, об этом пронюхали военные
агенты "великих" держав: действуя через авантюриста Мандро, своего рода
маркиза де-Сада и Калиостро XX века, они окружают профессора шпионажем;
Мандро плетет тонкую паутину вокруг профессора, который замечает слежку, не
зная ее подлинных корней; и проникается смутным ужасом, что патриархальные
устои быта, вне которого он не мыслит себя, - не защищают его и что стены
его кабинета - дают течь.
Между тем Мандро, пойманный с поличным как немецкий шпион и как
развратник, изнасиловавший собственную дочь, Лизашу, вынужден скрыться;
припертый к стене, он решается на крайнее средство: силою вырвать у
профессора все бумаги, относящиеся к открытию, чтобы их продать куда следует