"Андрей Белый. Начало века (Воспоминания в 3-х кн., Книга 2) " - читать интересную книгу автора

Я и Петровский - противники Розанова; Петровский подчеркивает:
ненавидеть - не значит отделаться; так поступал Владимир Соловьев, неудачный
высмеиватель Розанова59, сам "халдей", по Петровскому.
Противников знать полагается: Соловьев же - бьет мимо.
Отсюда и Розанов, мне им подброшенный: я его изучаю. Лермонтова
противополагает Пушкину Розанов, видя и в нем переряженного в байронизм
халдея;60 Ассирия Розанову нужна, чтоб поднести современности... культ
фаллуса [Фаллус - мужской детородный орган]. Но тот же Лермонтов руководит
поэзией Вл. Соловьева; Розанова ненавидевший философ Соловьев, "халдей",
внес в христианство парфюмерию розовых масл и амбр Востока (статью Леонтьева
"О розовом христианстве" подбросил Петровский мне61).
Заря зарею, а нездоровая чувственность62 - чувственностью.
Петровский - в те дни дальновиднее всех; он предвычислил диалектику
перерождения "храма" в... публичный дом: в душах скольких!
Меня, влюбленного в "даму", гнозис Петровского задевает; я досадую; так
Розанов, Вл. Соловьев, Мережковский становятся в нас предметами, которые мы
ощупываем, как в полутьме; но без ощупи которых нам обойтись трудно.
Лермонтов - арена борьбы: в него вцепилась романтика Вл. Соловьева;3 в
него, как клещ, впился Розанов: Лермонтов в двойном понимании сам двойной, -
образ ножниц, разрезающих души.
Разговоры о ножницах сознания (в связи с Лермонтовым, Мережковским,
Розановым, Ницше, Вл. Соловьевым) - беседы мои с Петровским в мае 1902 года,
как не похожи они на разговоры с ним в 1899 году (материализм, химия,
студенческий журнал, профессор Зограф)! За два года нас выхлестнуло из быта
науки.
Вдруг кто-нибудь из нас предлагает:
- "Идем к Владимировым!"
И мы пересекаем пахнущие сиренями переулки: Денежный, Глазовский; вот -
угловой дом с колоннами, принадлежащий Морозову;64 рядом - глядящие на
Смоленский бульвар ворота дома, куда проходим; в глубине двора, из первого
этажа яркий свет, откуда - пение, всплески рояля, взгрох хохота: бородатого
Малафеева и Владимирова; там - мое общество: математик Янчин, милые сестры,
умная гостеприимная мать (тоже "молодежь"), два Челищева: носатый, черный,
басище, от которого разрываются стены; и Александр Сергеевич, математик,
композитор, болтун, шармер, шалун, умник.
Челищев - некогда ученик отца; мне расточает он комплименты,
восхищается лекциями отца.
В веселой квартире предмет острых разговоров с Петровским превращается
в легкие щелки слов: шутка Челищева, гогот Владимирова, колокольчики
голосочка его сестры; звук романса: "Как сладко с тобою мне быть"66.
Весной 1902 года каждый вечер бежал к Владимировым; заходы длились
года; в 1902 к В. В. - тянуло особенно: наш выход в свет - совпал в днях; в
начале апреля вышла моя "Симфония", в начале апреля открылась выставка
"Московских художников" , организованная Мешковым, учителем Владимирова; на
выставке оказались две картины его; в первый же день они были проданы; успех
его молодил; оба полные сил, мы с В. В. были гармоничною парой; В. В. -
уютный, добрый, сложный в переживаниях, простой в жизни; посиды с ним -
отдых: не разговор, - переброс шуток; не сидение, - привал на диване, на
подоконнике; думалось вслух; он, перепачканный красками, внимая мне,
пересыпал слова шаржем каламбура, после которого мы, схватясь за бока,