"Александр Белов "Гривна Святовита" (Историко-приключенческая повесть) [И]" - читать интересную книгу автора

киевскому, всерьез мыслившему свой крестовый поход на Север и создание еще
одного "Рима".
После новгородской смуты пришлая вера двинулась по землям славян на
киевских мечах. Однако ушла недалеко, и у Владимира тогда родилась мысль:
- Пусть осядет она в Новгороде да во Пскове на века, а уж там Новгород
свое возьмет по всей земле северной.
Старый, немощный Рюшата, отбивавшийся за нзборскими стенами и от
наседавшего па него псковского веча, и от новгородского меча, и от киевских
слаиников, не мог бы сберечь храм. И потому, когда языки пламени на
погребальной краде жадно лизали иссохшее тело посадника, судьба священного
огня в Изборске была предрешена.
В тот год матки-рожаницы скорбно отвернулись от родов лесного Порусья. На
оскудевшие поля пришел неурожай. К дальним волокам на Ловати потянулись
струги да кочи, груженные доверху добротной утварью. Купцы и менялы
устроили на Ловати бойкий торг, забирая у людей последнее по такому низкому
мену, что многие, уходя, накликали на головы лихоборов божью кару.
Иные, затаившись, лютовали, прикидывая, во что им может потянуть сытая
жизнь пришлого купчины. По лесам тогда бродили беглые смерды, первыми
обреченные на голодную смерть. Они пополняли шайки лихих людей
ушкуйников-ухорезов.
И случился к тому еще вдобавок падеж скотины. Кто-то понес молву, будто
мор наслали вящие старцы, изгнанные с поруганного Перунского святилища. В
Новгороде бабки-вещуньи, закликая силы святвеликие, устрашали посадских
людей, принуждали призвать старцев в город, повиниться во спасение рода. В
Неревском конце люди даже высыпали на улицу, потрясая грозно костылями и
кольями. А грек Никий, понимая, против кого в конце концов обратится буйное
негодование новгородцев, замкнул резчатые врата церкви и, опасливо
озираясь, поспешил в детинец, под опеку молодого и набожного княжича.
...А здесь, в Изборске, постельничий князя Ярослава, могучий, как тур.
Година Добрынич наблюдал за мужиками, ставившими крест на крышу старого
языческого храма. Жизнь шла своим чередом. Княжеский тиун хорошо знал, чье
сейчас время и кто здесь хозяин. Знал и не скрывал этого.
- И-ть ты, несклепа! Что ж такой конец сладил, как тянуть-то? - ругался
рыжий нечесаный мужик, цепляя к пеньковой веревке корчагу со смоляным
лаком. Его напарник, искрючившись на крыше, долго и старательно прибивал
стоячий брус креста.
Година перевел взгляд на дымы, висевшие в предвечернем небе, па тлеющий в
них уголек солнца и о хозяйским напором толкнул дверь гридницы.
На дубовом полу, вытягивая лапы и широко зевая, разлегся огромный пес. Он
игриво замахал хвостом, увидев хозяина.
Година подошел к столу, черпнул из узорчатой бадейки квасу и, обливаясь,
долго и шумно пил.
В углу заворочался инок, наблюдавший за чем-то в оконце.
Година утер широким рукавом черную окладистую бороду,спросил:
- Ну, что скажешь, божий человек, возьмем мы их поутру?
Инок заерзал на лавке.
- На все воля божья.
- Не-е-т, - протянул Година, - на то моя воля, а не божья. Возьмем!
- Речи твои богопротивны и немыслимы.
- Так ли уж? - Година сел рядом с монахом, облай ни руками колени. Инок