"Сол Беллоу. Между небом и землей" - читать интересную книгу автора

никаких не надо. Вспыхнул узор на окне, деревья, как инструменты в оркестре,
пустили все звуки на ветер, и ярко горели льдистые краски неба, и снега, и
облаков. Хоть день бы один в мире без увечий, без угрозы погибели, и мой
восторг перед природой еще обострился бы, потому что она занята только
собственной красотой и прочим не озабочена. Освещение восстанавливало
невинность пошлейших предметов, высвобождая их от уродства. Меня уже не
мутило от красного овального коврика возле постели, от вышивок на радиаторе,
пузырящейся по крестовине белой краски и шести ручек комода, которые обычно
хотелось сравнивать с носами соответственно шестерых братьев-гномов. Посреди
комнаты раскинулась символом безмятежности красная бечевка.
На нас давит жуткий пресс, вызывая комплекс неполноценности. С другой
стороны, цивилизация учит, что каждый - бесценное сокровище. И потом эти две
подготовки: одна к жизни, другая к смерти. Соответственно мы ценим себя и
одновременно стесняемся этого, мы бронзовеем. Нас натаскали в спокойствии, а
если кто хочет вдруг определить себе цену, он это делает с прохладцей, будто
ногти разглядывает, а не душу, морщится, обнаруживая изъяны, будто увидел
грязь или щепку под ногами. Мы потому что призваны покорно смиряться с
несправедливостями, строем стоять под палящим солнцем, бежать по рушащимся
мосткам, быть часовыми, разведчиками, чернорабочими, быть в поезде, когда он
взлетает на воздух, и перед воротами, когда их запирают, сходить на нет,
умирать. В результате - мы сами к себе равнодушны и нелюбопытны. Кому это
надо - всерьез выслеживать себя, если вот-вот превратишься в гонимого зверя?
И даже не в четкого, определенного гонимого зверя, а в рыбку, которую косяк
несет на запруду.
Но я должен знать, кто я такой.
А приятно вот так поваляться в постели, лежать и не спать. Весь день
зажатый, в безделье, я ложусь спать размаянный и в результате не сплю. Даже
забыл, как это - спать без снов. Раньше, давно, меня раздражали мои пустые,
тягучие сны. Я бегал по дурацким поручениям, вел еще более дурацкие споры,
устраивал какие-то дико нудные дела. Сейчас мне снятся прямые, вещие сны.
Иногда жуткие. Несколько ночей назад я оказался в низкой комнате, и там были
корзины, что ли, или плетеные люльки, и в них - жертвы резни. Я знаю, что
это жертвы резни, потому что одного разыскивает семья и мне поручено его
истребовать. Мой проводник поднимает бирку, говорит: "Вот этот найден
близ..." Названия не помню. Что-то на "танца". Констанца? Там, кажется, -или
это в Бухаресте? - перебитые Железной гвардией свисали с крюков на бойне. Я
видел фотографии. Я смотрю в склоненное лицо и бормочу, что не был лично
знаком с покойником. Просто меня попросили, я человек посторонний... Я и
семью-то не знаю толком. Тут мой проводник повернулся с улыбкой, и я понял,
что он подумал, - в склепе темно, так что это только догадка, но по-моему,
он подумал: "В таких делах лучше подстраховаться". Как бы такое
предупреждение. Он одобрял мой нейтралитет. Раз я занят гуманной миссией
- мне ничто не грозит. Но меня оскорбило сочувствие этого типа,
заговорщическая улыбка на остром лице. Неужели же я такой лицемер? "Вы
думаете, удастся его найти?" - спросил я. Выказывая ему недоверие. Мы
двинулись дальше по проходу: скорей воздушной тягой, чем по твердому,
вещественному полу. Трупы, как я уже говорил, лежали в люльках и казались
удивительно детскими, но - сморщенные, искаженные лица. Дальше не помню.
Только вижу: низкое длинное помещение, как зал Музея промышленное-
ти в Джексон-парке; детские тела с пробитыми головами; мой проводник,