"Генрих Белль. Шмек не стоит слез" - читать интересную книгу автора

всегда, они в точности совпадали с лекциями Ливорно, что заставило
секретаршу деканата сказать: "Дело ясное, у него и в Венесуэле есть свои
шпионы".
Этим глубоким вздохом, пробежавшим по рядам, Мюллер и решил
воспользоваться, чтобы сделать то, что должен был сделать уже четверть часа
назад, но никак не мог отважиться: выйти в туалет и облегчиться. Когда он,
слегка придерживая рукой портфель, встал и начал пробираться между скамьями,
по лицам студентов пробежало выражение возмущения и изумления, они лишь
нехотя потеснились, чтобы дать ему пройти: даже противники Шмека не могли
допустить, что кто-то способен добровольно упустить хоть минуту этого
блестящего каскада мыслей - и тем более такой рьяный поклонник Шмека, о
котором поговаривали как о возможном кандидате на место первого ассистента.
Когда Мюллер добрался наконец до двери, он едва расслышал конец той фразы,
которую Шмек прервал, чтобы высморкаться - "...к основному звену проблемы:
грубошерстное пальто - одежда случайная или типическая, выражает ли она
определенный социальный слой?".

2

Мюллер влетел в уборную в самую последнюю секунду, рывком расслабил
узел галстука и расстегнул ворот рубашки; он услышал, как вырванная пуговка,
звякнув о кафель, покатилась в соседнюю кабинку, бросил портфель прямо на
пол, и... его вырвало; он почувствовал, как выступивший на лбу холодный пот
ледяными струйками покатился по щекам, к которым вновь прилила кровь; не
открывая глаз, ощупью спустил он воду и с удивлением обнаружил, что не
только полностью освободился от тошноты, но и как-то очистился, словно
заново родился: вода в унитазе смыла куда больше, чем рвоту: часть его
мировоззрения, подтвержденную страшную догадку, бешенство - он просиял от
внезапно наступившего облегчения, вытер платком рот, наспех затянул галстук,
поднял с пола портфель и вышел из кабинки. Товарищи не раз смеялись над ним
за то, что он всегда таскал с собой мыло и полотенце, но теперь он лишний
раз убедился, как это может пригодиться, - пусть себе смеются сколько влезет
над его "мелкобуржуазной мыльницей"; он открыл эту мыльницу, и ему
захотелось расцеловать маму, которая ему навязала ее три года назад, когда
он отправлялся в университет: мыло ему сейчас нужно было больше всего; в
нерешительности он взялся было за галстук, но потом передумал, просто снял
пиджак и повесил его на ручку двери, тщательно вымыл лицо и руки, провел
мокрой ладонью по шее и торопливо вышел из уборной: лекции еще не кончились,
в коридорах было пусто; если он поспешит, то сумеет прийти домой раньше
Мари. "Я спрошу ее, - думал он, - может ли отвращение, отвращение чисто
духовного свойства, вызвать вполне физическую рвоту".

3

Стояла ранняя весна, день был мягкий, сырой, и впервые за годы учебы в
университете он забыл о трех ступеньках в главном портале, споткнулся, с
трудом удержал равновесие и почувствовал, что последние ужасные пятнадцать
минут не прошли бесследно: кружилась голова, мир вокруг вырастал, словно из
тумана, но не казался враждебным. В саду между зелеными деревьями с
портфелями и книгами под мышкой неторопливо расхаживали девушки, по виду