"Генрих Белль. Шмек не стоит слез" - читать интересную книгу автора

и Коцебу[1], и уселся на полу у ног Мари.
- Послушай, - начал он. - Вот: тринадцатого декабря. Когда я гулял с
Мари по парку, мне пришла мысль написать социологическое исследование
грубошерстного пальто.
- Да, - сказала Мари, - ты мне тут же об этом рассказал и, наверное,
помнишь мои возражения.
- Конечно, помню, - он еще полистал дневник. - Слушай: второе января.
Приступил к изучению материалов. Наброски. Мысли. Посетил магазин Майера,
надеялся просмотреть картотеку его клиентов, но из этого ничего не
получилось... Дальше январь, февраль, каждый день записи о ходе работы.
- Ну да, а в конце февраля ты мне продиктовал первые тридцать страниц.
- А вот то, что я ищу, - первое марта. Визит к Шмеку, которому я
показал первые страницы моей работы и даже прочел вслух отдельные места.
Шмек попросил меня оставить ему рукопись, чтобы он мог на досуге ее
просмотреть...
- Отлично помню, а на следующий день ты уехал к себе домой.
- Ну да, а потом в Англию, вернулся вчера, а сегодня первая лекция
Шмека; и слушали ее все с таким интересом, с таким напряжением, с таким
восторгом, как никогда, - ведь тема была настолько новой, настолько
необычной, во всяком случае, для всех остальных. А теперь я прошу тебя
угадать, что это была за тема? Ну, угадай, моя дорогая баронесса!
- Если ты меня еще раз назовешь баронессой, то я назову тебя... - Мари
улыбнулась. - Нет, не бойся, я так тебя называть не буду, даже если ты
будешь называть меня баронессой. Скажи, тебе было бы обидно, если бы я тебя
так назвала?
- Если ты - нет. Ты можешь называть меня, как хочешь, - сказал он
тихо. - Но не думай, что так уж приятно, когда за твоей спиной шепчут, когда
на доске в аудитории пишут: "Рудольф - рабочее отродье". Я - редкость, я -
живое чудо, я - один из тех, кого бывает пять на сто, пятьдесят на тысячу, -
чем больше число, тем фантастичней соотношение, я из тех, кого бывает всего
пять тысяч на сто тысяч; я и в самом деле сын рабочего, который учится в
университете в Западной Германии. А в университетах Восточной Германии все
наоборот, из ста студентов там девяносто пять - дети рабочих. Там я был бы
до смешного повседневным явлением, а здесь я знаменитый пример, которым
козыряют в спорах, доказательство для обеих сторон - настоящий, подлинный,
"всамделишный" сын рабочего - и даже способный, очень способный... Но ты
ведь так и не попыталась отгадать, что сегодня клеймил Шмек.
- Может быть, телевидение?
Мюллер рассмеялся.
- Настоящие снобы теперь за телевидение.
- Нет, - сказала Мари и погасила сигарету о пепельницу, которую Мюллер
держал в руке, - нет, не мог же он заняться социологией грубошерстного
пальто?
- А то чем же? - тихо спросил Рудольф. - Чем же еще?..
- Нет, - повторила Мари, - этого он не мог сделать.
- Но тем не менее он это сделал, и в его лекции я узнал фразы, которые
помню, помню из-за той радости, которую испытывал, когда наконец
сформулировал...
- Слишком радовался...
- Да, подумать только, он шпарил целые абзацы из моей работы.