"Генрих Белль. Vive la France!" - читать интересную книгу автора

становится все хуже и хуже, шнапс все сомнительнее, сигареты и довольствие
все скуднее; это была страшная игра. Он уже и второй окурок спрятал в
кармашек у пояса, предназначавшийся для часов, и, равнодушно ступив в
капитанскую лужу, быстро зашагал по аллее к улице, и дальше, к школе.
Вилли храбро стоял у входа в школу и, казалось, дремал.
- Который час? - отрывисто, почти повелительно спросил часовой.
Нетерпеливо, с раздражением ждал он, покуда Вилли с присущей ему добродушной
обстоятельностью проделает все положенные манипуляции с гимнастеркой и
часами.
- Без четверти, - сказал наконец Вилли, - ты принес?
- Что принес?
- Часы. Ты мог бы их сейчас принести, понимаешь, я хочу как раз завтра
утром отправить посылку домой, и видишь ли... там...
- Я их отдал в починку в Бешенкуре, разве я тебе не сказал, они будут
готовы в понедельник.
- О, тебе следовало бы меня предупредить, теперь мне придется платить
за ремонт, да?
Часовой засмеялся:
- Ясное дело, но зато получишь отличные часы за двадцать пять сигарет и
всего каких-нибудь несколько франков, правда ведь, дешево?
- Но мы же договорились, и... думаешь, в понедельник они будут готовы
или?..
- Нет, в понедельник наверняка.
Часовой думал только о том, что сейчас без четверти три. Даже часа не
прошло, осталось еще больше половины! Глубокая горечь переполняла его,
ненависть, ярость, темный страх и одновременно отчаяние, от них
перехватывало дыхание, в горле было горько, горячо и до ужаса сухо, как от с
трудом проглоченных слез.
- Ну, пока, - сказал он сдавленным голосом и отвернулся, он хотел еще
раз спросить, который час, но какой смысл спрашивать, и так ясно, что без
десяти три, самое большее.
Улица, по которой он так часто ходил при свете дня, в полдень - за
обедом, ближе к вечеру - за пайком, этот небольшой отрезок улицы, при
дневном свете казавшийся ему смехотворно коротким, сейчас, ночью, обрел
таинственную длину и ширину И грязные жалкие домишки напротив дворцового
парка в темноте выглядели чуть ли не величественно. Но он ощущал только
острую горечь отчаяния, она почти душила его. Даже мысль о сигаретах в
кармане не могла его утешить, так же как и то, что малоприятная история с
часами хоть на два дня, но все же отодвинулась. Он продрог до костей, его
мучил голод, откровенный вульгарный голод. Он сунул руки в карманы, но руки
так безнадежно окоченели, что и в карманах не согревались. И каска вдруг
стала давить на голову, как свинцовая глыба, и тут же ему показалось, что он
понял - все, все, ненависть и муки и отчаяние, все сосредоточилось в этой
каске, жуткой тяжестью давившей ему на лоб. Он сорвал ее с головы и вошел в
ворота месье Дюбюка, что были как раз напротив ворот парка.
Когда он избавился от гнета каски, у него голова закружилась от
легкости, он улыбался, сам того не сознавая, легкой, почти счастливой
улыбкой, и тут же подумал: сейчас наверняка три часа. А когда уж перевалит
за половину, время пойдет быстрее; это как вершина горы, на которую надо
взобраться, а потом уж путь пойдет под гору. Он представил себе лицо