"Генрих Белль. На крючке" - читать интересную книгу автора

субстанции, живу за счет секунды, когда открываются двери и никто не
выходит...
Надо взять себя в руки; предстоит битва. Сейчас без четверти час, без
десяти отъезжает трамвай, тогда ровно в четверть второго я буду на вокзале,
в восемнадцать - на перроне; когда этот махальщик жезлом выйдет из своего
домика, я как раз буду там, чтобы снова услышать от него: "Сегодня тоже без
опозданий, мой господин!"
Этот боров действительно всякий раз говорит мне "мой господин"; на всех
остальных он покрикивает или просто говорит: "Эй, вы там...отойдите от края
платформы, да-да, вы!" Мне же он говорит "мой господин"! Это что-то значит;
они притворяются, они ужасно притворяются; глядя на них, можно подумать, что
они тоже голодают, что у них нет больше чая, табаку, нечего выпить; они
делают такое лицо, что хочется обменять для них последнюю рубашку.
Они так притворяются, что, глядя на них, можно рыдать годами. Мне надо
попробовать поплакать. Мне кажется, плакать - хорошо, это эрзац вина,
табака, хлеба и, может быть, эрзац такого состояния, когда исчезнет
последняя секунда надежды и у меня не останется ничего, кроме двадцати
четырех часов полного отчаяния.
В трамвае, конечно, не стоит плакать, мне надо взять себя в руки, надо
как следует встряхнуть себя. Они ничего не должны заметить. А вот на перроне
мне надо быть начеку. Наверняка они спрятали где-то своих людей. "В конце
концов, речь идет о безопасности служащего, платформа 4-б". Мне надо быть
чертовски внимательным; женщина-кондуктор временами обеспокоено поглядывает
на меня; несколько раз задает один и тот же вопрос: "У кого еще нет билета?"
И при этом смотрит только на меня; но у меня действительно есть билет, я мог
бы вытащить свой билет и сунуть ей под нос, она сама мне его дала, но забыла
об этом. "У вас уже есть билет?" - трижды повторяет она и смотрит на меня
так, что я краснею, но он действительно у меня есть; она отходит, а все
пассажиры думают: "У него нет билета; он обманывает трамвай". А я заплатил
за него последние двадцать пфеннигов, у меня даже есть пересадочный билет...
Мне надо быть начеку; я кинулся было, как всегда, к проходу на перрон;
но они могут стоять где угодно; когда я устремился к перрону, то вдруг
вспомнил, что не купил перронный билет, в кармане у меня было пусто. Было
уже семнадцать минут второго, через три минуты прибудет поезд, я сойду с
ума. "Возьмите у меня часы, - говорю я. Мужчина оскорблен. - Господи Боже
мой, возьмите же часы". Он отталкивает меня. Высокородная публика замирает.
Я действительно должен вернуться, уже семнадцать с половиной...
- Часы, часы за один грош. Часы не ворованные, честные, часы моего
отца.
Люди принимают меня за сумасшедшего или преступника. Ни один боров не
хочет купить часы. Может статься, они еще и вызовут полицию. Надо обратиться
к своей братии, они мне помогут. А наша братия стоит внизу. Восемнадцать
минут, я уже схожу с ума. Неужели именно сегодня, когда она должна приехать,
я должен пропустить поезд? "Приеду поездом тринадцать двадцать".
- Слушай, приятель - говорю я одному, - дай мне один грош за часы, но
только быстро, очень быстро.
Он тоже в недоумении.
- Приятель, - опять говорю я, - у меня всего одна минута времени,
понимаешь?
Он понимает, и, естественно, понимает неверно. Но хотя бы понимает,