"Генрих Белль. Хлеб ранних лет" - читать интересную книгу автора

понедельники •-- для меня самые хлопотливые дни. По субботам и
воскресеньям в свободные от работы часы над стиральными машинами мудрят
мужчины; они хотят сами испытать качество и действие этого дорогостоящего
приобретения, а я сижу у телефона и жду вызовов, часто на самые далекие
окраины. Стоит мне только войти в дом, и я уже чувствую запах гари:
перегорели контакты и провода; или же я вижу машины, извергающие такие
потоки мыльной пены, словно дело происходит в мультипликационном фильме.
Меня встречают совершенно измочаленные мужчины и плачущие женщины; им надо
было нажать несколько кнопок, но они либо забыли об одной из них, либо по
ошибке нажали ее дважды; наслаждаясь собственной небрежностью, я открываю
сумку с инструментами, выпятив губы, осматриваю неисправности, спокойно
орудую со всякого рода рычажками, выключателями и контактами и. разводя
мыльный порошок, как требуется по инструкции, с любезной улыбкой снова
разъясняю хозяевам устройство стиральной машины, а потом включаю ее и, моя
руки, вежливо выслушиваю беспомощный лепет хозяина о технике, а он счастлив,
полагая, что я принимаю всерьез его технические познания. Зато потом, когда
я подаю ему на подпись бумажку, где значится, сколько времени я потратил на
ремонт и сколько километров мне пришлось проделать до места аварии, хозяин в
большинстве случаев не очень вникает в суть дела, и я преспокойно сажусь в
машину и отправляюсь по новому вызову.
Я работал по двенадцать часов в сутки, включая воскресенья; иногда
встречался с Вольфом и с Уллой в кафе "Йос"; по воскресеньям ходил на
вечернюю мессу, обычно опаздывая, и с тревогой старался угадать по жестам
священника, не приступили ли уже к освящению даров, облегченно вздыхал, если
оно еще не начиналось, затем устало опускался на первую попавшуюся скамью и
порою засыпал, просыпаясь лишь тогда, когда звонил причетник. Временами я
ненавидел себя самого, свою работу, свои руки.
В тот понедельник я с утра чувствовал себя усталым; меня ожидало еще
шесть вызовов с воскресенья, и я слышал, как хозяйка ответила в передней по
телефону: - Хорошо, я передам ему! Сидя на постели, я курил и думал об
отце. Я представлял себе, как он шел вечером по городу, чтобы отправить
письмо с поездом, который останавливался в Кнохта в десять часов; я видел,
как он проходил по площади мимо церкви, потом мимо дома Муллера, через узкую
аллею, обсаженную кривыми деревьями; как, чтобы сократить себе путь,
открывал большие ворота и темной подворотней проходил во двор гимназии,
подымая взгляд к окнам своего класса на желтой стене школьного здания; как
он обходил дерево посредине двора, от которого всегда несло мочой собаки
швейцара; я видел, как отец отпирал маленькую калитку, - ее обычно отворяли
по утрам от семи пятидесяти пяти до восьми, когда к ней устремлялись
иногородние ученики с вокзала напротив школы. У калитки в это время стоял
швейцар Гоншейд, наблюдая за тем, чтобы никто из гимназистов, живущих в
городе, не проскочил вместе с иногородними; и Альфреду Грусу, сыну
начальника станции, приходилось совершать длинный кружной путь по пустынному
кварталу только потому, что он не жил за городом.
В летние вечера красное солнце повисало на сверкающих окнах классов. В
тот последний год, что я провел в Кнохта, мне часто приходилось проделывать
по вечерам весь этот путь вместе с отцом; мы относили письма и посылки для
матери к поезду, который шел в противоположном направлении и в половине
одиннадцатого останавливался в Брохене, где мать лежала в больнице.
Возвращаясь домой, отец чаще всего выбирал ту же дорогу, через школьный