"Генрих Белль. Хлеб ранних лет" - читать интересную книгу автора

двор, ибо таким образом ему удавалось сократить путь на четыре минуты и
миновать квар-.тал с уродливыми домами; и еще потому, что он в большинстве
случаев прихватывал в своем классе то книгу, то стопку тетрадей. Вспоминая
эти летние воскресные вечера в гимназии, я как бы впадаю в оцепенение: я
вижу коридоры, потонувшие в серой мгле; вешалки перед классными комнатами,
где одиноко висят две-три фуражки; свеженавощенный пол; тусклые отсветы на
серебристой бронзе памятника павшим солдатам и рядом большой белый, как
снег, четырехугольник на стене, где раньше висел портрет Гитлера; а возле
самой учительской светится кроваво-красный воротник Шарнгорста.
Однажды я хотел стянуть бланк аттестата с печатью, лежавший на столе в
учительской, но бланк был таким па-радножестким и так сильно зашуршал, когда
я попытался сложить его и спрятать под рубашку, что отец, стоявший у шкафа,
обернулся, сердито выхватил его у меня из рух и кинул обратно на стол. Он не
стал разглаживать смятую бумагу и даже не отчитал меня, но с тех пор мне
приходилось дожидаться его в коридоре, наедине с красным, как кровь,
воротником Шарнгорста и красными губами Ифигении, чье изображение висело
возле дверей старшего класса; я должен был довольствоваться темно-серой
мглой в коридоре да еще беглыми взглядами через глазок в классную комнату
старших гимназистов. Но через втот глазок была тоже видна только темно-серая
мгла. Однажды я нашел на свеженавощенном полу червонного туза: он был такого
же красного цвета, как губы Ифигении и воротник Шарнгорста; сквозь запах
свежей мастики на меня вдруг пахнуло запахом школьных завтраков. Я ясно
различал круглые следы от горячих котлов на линолеума перед классными
комнатами, ощутил запах супа, и мысль о котле, который в понедельник
поставят перед нашим классом, пробудила во мне такой голод, что его не в
силах были заглушить ни красный воротник Шарнгорста, ни красные губы
Ифигении, ни красный червонный туз. Когда мы пускались в обратный путь, я
просил отца, чтобы он заглянул к булочнику Фундалю, пожелал ему доброго
вечера и как бы между прочим попросил у него буханку хлеба или остаток
темно-серого пирога с начинкой из красного повидла, такого же красного, как
воротник Шарнгорста. Возвращаясь домой по тихим темным улицам, я разыгрывал
весь диалог, который отец должен был вести с Фунда-лем, чтобы придать нашему
визиту видимость случайности. Я сам удивлялся своей изобретательности, и чем
ближе мы подходили к булочной Фундаля, тем сильнее разыгрывалось мое
воображение и тем совершенней становился вымышленный мною диалог между отцом
и Фундалем. Отец энергично качал головой, потому что сын Фундаля был его
учеником и учился плохо, но, когда мы подходили к самому дому булочника, он
в нерешительности останавливался. Я знал, как тяжело ему все это, но
продолжал долбить свое, и каждый раз, сделав у двери Фундаля резкий поворот,
словно солдат из кинокомедии, отец входил в дом и звонил к Фундалям; это
происходило по воскресеньям, в десять часов вечера, и всегда в это время
разыгрывалась одна и та же немая сцена: кто-нибудь, только не сам Фундаль,
открывал дверь - и отец был слишком смущен и взволнован, чтобы произнести
хотя бы "добрый вечер"; тогда сын Фундаля, его дочь или жена, словом тот,
кто открывал дверь, кричал, повернувшись лицом к темной передней:
- Отец, это господин учитель!
И мой отец молча ждал, а я, стоя позади него, мысленно отмечал запахи
ужина Фундалей: пахло тушеным мясом или жареным салом; когда была открыта
дверь в погреб, до меня доносился запах хлеба. Потом появлялся Фундаль, он
проходил в лавку и выносил оттуда незавернутую буханку хлеба, протягивал ее