"Генрих Белль. Хлеб ранних лет" - читать интересную книгу автора

человека, в чью набожность я верю, - я увидел отца. Перед ним стоял ящик с
картотекой - синяя деревянная коробка, в которой мы держали раньше костяшки
от домино. Эта коробка всегда до-верху набита листками одинаковой величины;
отец вырезает их из остатков бумаги; бумага - единственная вещь, которую он
никому не дает. Отец отрезает неиспользованную бумагу от начатых и
незаконченных писем, от не исписанных до конца школьных тетрадей, от
извещений о помолвках и похоронах; он отрезает чистую бумагу от приглашений
принять участие в какой-нибудь манифестации и от тонких листовок,
призывающих наконец-то внести свою лепту в дело свободы, - вся эта печатная
продукция вселяет в отца детскую радость, потому что из каждого ее образчика
он ухитряется вырезать по меньшей мере шесть листочков, которые потом хранит
в старой коробке из-под домино, как другие хранят драгоценности. Отец --
бумажная душа; повсюду лежат его листки - в книжках и в бумажнике, набитом
ими доверху; на эти листки он заносит все важное и неважное. Живя дома, я
часто находил их; на одном листке значилось: "Пуговицы на кальсонах", на
другом - "Моцарт", на третьем - "pilageuse - рilagе", а однажды я нашел
листок, где было написано: "Я видал в трамвае человека с таким лицом, какое,
наверное, было у Христа в предсмертной агонии". Прежде чем идти за
покупками, отец вынимает все листки и раскладывает их, как карточную колоду,
а потом распределяет по степени "важности" в разные кучки, словно пасьянс,
где тузы, короли, дамы и валеты должны лежать отдельно.
Из всех его книг высовываются листки, заложенные между страницами;
большинство из них обтрепалось и покрылось желтыми пятнами, потому что
иногда проходит несколько месяцев, прежде чем отец добирается до своих
записок. Во время школьных каникул он складывает их вместе, снова
перечитывает те страницы в книгах, о которых он сделал себе пометки,
приводит в порядок свои листки, где в большинстве случаев записаны
английские и французские слова, синтаксические конструкции и обороты речи;
для того чтобы уяснить себе их значение, отец должен раза два или три
встретить их в тексте. Он ведет обширную переписку по поводу своих открытий,
выписывает словари, наводит справки у коллег и вежливо, но упорно донимает
редакторов справочных изданий.
Одна записка постоянно лежит у него в бумажнике, ввиду ее особой
важности, она помечена красным карандашом; после каждого моего приезда домой
записка уничтожается, а потом вскоре появляется вновь. На этой записке
значится: "Поговорить с мальчиком!"
Помню, как я поразился, обнаружив у себя отцовское упорство в те годы,
когда учился в техникуме: и меня привлекало не то, что я знал и понял, а то,
чего не знал и не понимал; и я не находил себе места до тех пор, пока не мог
с закрытыми глазами разобрать и снова собрать новую машину; но к моей
любознательности всегда примешивалось стремление заработать деньги благодаря
своим знаниям - мотив, совершенно непонятный отцу. Он не считается с тем,
во сколько ему зачастую обходится одно-единственное слово, из-за которого
присылаются и отсылаются книги и предпринимаются поездки; он любит эти вновь
открытые слова и обороты речи, как зоолог любит впервые обнаруженный им вид
животного, и ему" никогда не пришло бы в голову брать деньги за свои
открытия.
Рука Вольфа опять опустилась на мое плечо, и я заметил, что встал с
подножки, перешел через улицу к своей машине и смотрю через ветровое стекло
внутрь, на то место, где сидела Хедвиг, - сейчас оно было таким пустым...