"Генрих Белль. Смерть Лоэнгрина" - читать интересную книгу автора

сколько мог. Но вдруг: тш-ш-ш... и поезд разом остановился, и он помнит
только, что было невыносимо больно, а дальше он уже ничего не помнит,
очнулся он у какой-то белой двери и увидел белую комнату, где он теперь
лежит. А потом ему сделали укол. Теперь он заплакал от счастья. Малышей он
уже не видел, счастье было чем-то непередаваемо чудесным, он еще никогда
не испытывал его; слезы как будто и были этим самым счастьем, они лились и
лились, и все-таки в груди не становилось меньше счастья, это был
мерцающий, сладостный вертящийся комок, необыкновенный комок; он изливался
слезами и не становился меньше...
Вдруг он услышал стрельбу из автоматов, это стреляли люксембуржцы, и
выстрелы так страшно грохотали в свежем воздухе весеннего вечера; пахло
полем, паровозным дымом, углем и немножко настоящей весной. Два орудия
палили в небо, точно лаяли, а небо было теперь совсем густо-серое, и эхо
тысячекратно повторяло выстрелы, и грудь покалывало, точно иголкой; этим
проклятым люксембуржцам не поймать его, им не застрелить его, нет! Уголь,
на котором он теперь плашмя лежит, твердый и колючий, - это ведь антрацит,
а за центнер антрацита дают восемьдесят, а то и восемьдесят пять марок. А
не купить ли малышам хоть разок шоколаду? Нет, на шоколад не хватит,
шоколад стоит сорок - сорок пять марок; так много истратить он не может;
боже мой, целый центнер угля отдать за две плитки шоколада; а
люксембуржцы, бешеные псы, опять стреляют, и ноги у него застыли и болят
от колючего антрацита, у него ноги совсем черные и грязные, он это
чувствует. Выстрелы пробивают небо и оставляют в нем огромные дыры, но
небо-то люксембуржцы не в силах застрелить? Неужели они могут и небо
застрелить насмерть?..
А может, надо было сказать сестре, где отец и куда Хуберт ходит по
ночам? Но сестры не спросили, а если не спрашивают, говорить не надо. В
школе ему всегда это внушали... ах, черт, люксембуржцы... и малыши...
пусть эти люксембуржцы перестанут стрелять, ему нужно бежать к малышам...
они, наверное, спятили, эти люксембуржцы, форменным образом спятили...
Черт возьми, он ни за что не скажет этого сестре, нет, он не скажет, где
его отец и куда ходит по ночам брат, а может, малыши все же возьмут себе
хлеба... или картофеля, а может, госпожа Гроссман заметит, что не все
ладно, ведь и правда неладно; удивительное дело, почему-то всегда
что-нибудь неладно. И господин директор будет ругаться. От укола так
хорошо стало, сперва он почувствовал, как что-то кольнуло, но потом вдруг
пришло счастье. Та бледная сестра набрала полный шприц счастья, и он
отлично слышал, что она набрала туда чересчур много счастья, чересчур
много, он вовсе не так глуп. Грини пишется с двумя "и"... нет, она
умерла... нет-нет, без вести пропала. Счастье - чудесная штука, он
когда-нибудь купит малышам полный шприц счастья, купить ведь все можно...
Хлеб... целые горы хлеба...
Ах, черт, конечно, с двумя "и", да разве они тут не знают самые лучшие
немецкие имена?
- Нет, - крикнул он вдруг, - я не крещен!
А может, мама вовсе жива. Нет-нет, люксембуржцы застрелили ее, нет,
русские... нет, кто знает, может, нацисты ее расстреляли, она так ужасно
ругала их... нет, американцы... ах, малыши спокойно могут съесть хлеб...
он купит им гору хлеба... целый товарный вагон хлеба... или антрацита... и
непременно счастья в шприце...