"Генрих Белль. Самовольная отлучка (Авт.сб. "Самовольная отлучка")" - читать интересную книгу автора

так сказать, посредством немецкой теплушки, вместе с которой я взлетел на
воздух), а также прострелить мне череп и тазобедренный сустав; но ничто не
помогало мне: ни дизентерия, ни малярия, ни понос вульгарис, ни нистагм
(дрожание глазного яблока), ни невралгия, ни мигрень (болезнь Меньера), ни
микозы. Медики упорно писали: "Годен к службе". Только один врач сделал
серьезную попытку признать меня "негодным к службе". Самым отрадным
последствием этого явилось то, что меня послали на десять дней в Париж,
Руан, Орлеан, Амьен и Абвиль в _служебную_ командировку, снабдив служебным
удостоверением, служебными талонами на питание и служебными направлениями
в гостиницы. Эту командировку мне устроил милейший глазной врач (нистагм);
в вышеупомянутых городах я должен был скупить для него по длиннейшему
списку Les oevres compietes de Frederic Chopin [полное собрание
произведений Фридерика Шопена (франц.)], ибо Шопен, как он мне признался,
был для него тем же, чем абсент для ранних символистов. Но, к сожалению, я
не смог полностью обеспечить его шопеновскими вальсами, и он не то чтобы
рассердился, но был опечален и удручен; особенно огорчало его отсутствие
вальса N_9 As-dur, который я так и не сумел раздобыть. Не помогла мне и
наспех придуманная, довольно поверхностная социологическая теорийка насчет
того, что этот вальс по причине его меланхоличности потребляют в больших
дозах дамы, бренчащие на рояле в градах и весях данной местности; он все
равно был разочарован, и когда я предложил ему командировать меня в
неоккупированную зону Франции, опять-таки обстоятельно разъяснив, что в
Марселе, Тулузе и Тулоне наверняка не царит та удушливая тыловая
атмосфера, которая превращает вальс N_9 As-dur в лекарство, пользующееся
особым спросом, он криво усмехнулся и сказал:
- Вот вы чего захотели.
Наверное, он считал, что с неоккупированного юга мне легко будет
дезертировать, и решил помешать этому, но вовсе не потому, что желал мне
зла (мы с ним ночи напролет сражались в шахматы, ночи напролет беседовали
о дезертирстве, и ночи напролет он играл мне Шопена), а, видимо, потому,
что боялся, как бы я не натворил глупостей. Даю торжественную клятву, что
я не намеревался дезертировать, правда, по той причине, что на родине меня
ожидала любящая жена, позже - жена и ребенок, а еще позже - только
ребенок. Но как бы то ни было, его попытки культивировать мой нистагм
несколько ослабели, и через два-три дня он спихнул меня главному
офтальмологу армейской группы "Запад" "как пациента, представляющего
большой научный интерес", - слов этих я ему век не прощу, по-моему, это
равносильно самой низкой форме предательства; главный офтальмолог подавил
меня своими пышными наплечными украшениями и своим научным весом. Полагаю,
что из мести (он, наверное, почувствовал мою антипатию) сей муж два дня
подряд вливал мне в глаза какое-то мерзопакостное зелье, из-за которого я
не мог ходить в кино. Я видел теперь не далее трех-четырех метров, а в
кино люблю сидеть в последних рядах. Все, что находилось за пределами
трех-четырех метров, казалось мне расплывчатым и туманным, и я бегал по
Парижу, словно маленький Ганс, потерявший свою сестрицу Гретель. Негодным
к службе меня так и не признали, а просто отправили в часть с резолюцией:
"Посылать на стрельбы не нужно". После чего мой начальник (прелестное
слово, прямо тает во рту!) несколько переделал окончание в слове "нужно" и
обрек меня на занятие, которое я в какой-то степени уже успел изучить. У
солдат-сверхсрочников оно обычно фигурирует под названием "чистить