"Александр Альфредович Бек. Талант (Жизнь Бережкова) (Роман) " - читать интересную книгу автора

прятался. Жена его, Елизавета Павловна, чье имя нежный супруг решил
обессмертить, по нескольку раз в день звонила по телефону - спрашивала,
где ее муж. Никто этого не знал.
Но вот в какой-нибудь прекрасный день Подрайский появлялся - веселый,
довольный, мурлыкающий. Появлялся и расплачивался со всеми. Мы знали, что
это означает: очередная неудача забыта, опять найдено или придумано что-то
поразительное, где-то получены авансы, опять запела, заиграла
"Тона-Бенге".
Свирепый денежный кризис стиснул Бархатного Кота в начале зимы 1915
года. А между тем приближалась некая торжественная дата, известная всем
сотрудникам лаборатории. Ежегодно двадцать восьмого ноября Подрайский
праздновал день своего рождения. По установившейся традиции работа в
лаборатории в этот день не производилась. Служащим полагалось явиться с
визитом к патрону, в высшей степени чувствительному, как уже сказано, к
знакам почтительности. Однако на этот раз уже за две недели до своего
праздника Подрайский словно сгинул.
Несмотря на это, днем двадцать восьмого ноября мы с Ганьшиным,
исполняя долг вежливости, отправились к нему с визитом. Ладошников не
пошел с нами. "Я бы предпочел, чтобы такие личности пореже появлялись на
свет", - пробурчал он. И уехал, как обычно, в ангар, где заканчивалась
сборка самолета.
Подрайский жил в Замоскворечье, где снимал особняк из восьми комнат.
Зная, что в последние дни Бархатный Кот никого не принимал, мы
предполагали расписаться в книге посетителей и достойно удалиться. Но
произошло иначе.
- Вас ожидают, - сказала горничная, когда мы назвали себя.
Она провела нас через анфиладу комнат.
- Наконец-то вы явились! - воскликнул Подрайский, едва мы вошли в его
домашний кабинет.
К тому времени Подрайский вполне постиг наши таланты. Мы были уже
столпами его лаборатории: Ганьшин стал начальником расчетного бюро, а я
был произведен в чин главного конструктора.
Схватив со стола серебряный колокольчик, Подрайский позвонил.
- Третий звонок. Поезд трогается, - заявил он с торжественным и
загадочным видом.
На звонок явилась та же горничная.
- Меня нет дома, - повелительно сказал Подрайский. - Никого не
принимать.
Проводив горничную взглядом, он обратился ко мне:
- Алексей Николаевич, пожалуйста, закройте дверь.
Я плотно прикрыл дверь.
Подрайский огляделся по сторонам и вдруг, с неожиданной резвостью
прыгнув к двери, распахнул ее ногой. Убедившись, что никто не
подслушивает, он повернул в замке ключ и возвратился к нам.
Конечно, мы забыли, что пришли поздравлять новорожденного, и с
любопытством ждали, что же последует дальше. Таинственно понизив голос,
Подрайский спросил:
- Что вы скажете о колесе диаметром в десять метров?
Мы переглянулись. Десять метров - это трехэтажный дом.
- Большое колесо, - ответил я.