"В.А.Беднов. За голубыми горизонтами (морской сборник) " - читать интересную книгу автора

летописи и несомненнее Несторовой, так что сам барон Кювье не отыскал пятна
в их предпотопной генеалогии; во-вторых, они постояннее китайцев в своих
мнениях: родятся себе и умирают у скалы, к которой приросли, и с доброй воли
не делают фантастических путешествий; и, в-третьих, не заводят в старом море
юной литературы.
Судя по хладнокровию, или, лучше сказать, по беспечности, с какою
четверо мореходцев, составлявших экипаж карбаса, спускались в шумный бурун,
образованный борьбою речной воды с напором возникающего прилива, их можно
было бы зачислить в варяжскую дружину, не подводя под рекрутскую меру. На
руле сидел здоровый молодец лет двадцати семи: волосы в кружок, усы в
скобку, и бородка чуть-чуть закудрявилась, на щеках румянец, обещавший не
слинять до шестидесяти лет, с улыбкой, которая не упорхнула бы ни от
девятого вала, ни от сам-девять сатаны, - одним словом, лицо вместе
сметливое и простодушное, беззаботное и решительное, физиономия настоящая
северная, русская.
По одежде он принадлежал к переходным породам. На голове английская
пуховая шляпа, на теле суконный жилет с серебряными пуговицами; зато красная
рубашка спускалась по-русски на китайчатые шаровары, а сапоги, по моде,
сохранившейся у нас со времен Куликовской битвы, загибали свои острые носки
кверху. По самодовольным взглядам, которые бросал наш рулевой на
изобретенный им топсель, вздернутый сверх рейкового паруса, он принадлежал к
школе нововводителей. У средней мачты, в парусинной куртке и в таких же
брюках, просмоленных до непроницаемости, сидел старик лет за пятьдесят, у
которого благословенная бородища была в явном разладе с кургузым матросским
платьем, - явление, странное всегда и нередкое до сих пор. Издавна ходил он
по морям на кораблях купца Брандта и компании, но напрасно уговаривали его
хозяева обрить бороду. Ураганы могли теребить ее; море вцеплять в нее свои
ракушки, вкраплять соляные кристаллы, случай заедать в блок или в захлест
каната, но владетель ее был непоколебим ни насмешками юнгов, ни ударами
судьбы. Он не возлагал даже на нее постризала, и она в природной красе, во
весь рост расстилалась по груди и по плечам упрямца. Дядя Яков, так звали
этого чудака, сидел на бочонке русского элемента, квасу, и сплеснивал, то
есть стращивал, веревку. У ног его почти лежал молодой парень лет двадцати,
упершись ногою в борт и придерживая руками шкот, угловую веревку паруса. По
его свежему лицу, по округлым, еще не изломанным опытностию чертам, по
любопытству, с каким поводил он вкруг глазами, даже по неловкости его,
больше чем по покрою кафтана, можно было удостовериться, что он не
просоленный моряк, новобранец, только что из села.
На носовом помосте лежал ничком, свеся голову за борт, коренастый
мореходец с физиономией, какие отливает природа тысячами для вседневного
расхода. Не на что было повесить на ней никакого чувства, а мысль, будь она
кована хоть па все четыре ноги, не удержалась бы на гладком его лбу. Он
поплевывал в воду и любовался, как струя уносила изображение его жизни, и
потом запевал: "Ох, не одна! Эх, не одна!" - и опять поплевывал. Он
принадлежал к бесконечному ряду практических философов, которые разрешают
жизнь самым безмятежным образом, - работать когда нужно, спать когда можно.
Молодой человек, сидевший на руле, был полный и законный хозяин
карбаса, вместе с грузом, и временный командир, капитан или воевода дяди
Якова, Алексея, племянника по его сердцу, и неизбежного Ивана по сердцу
всему свету. Оставшись сиротою на двенадцатом году возраста, он, как большая