"Идрис Базоркин. Из тьмы веков " - читать интересную книгу автора

выгнать взашей этого бессовестного Турса, вспомнившего о земле своих отцов;
за то, что он вразумил его поехать с Турсом в город и тем самым превратить
недруга в друга; за то, что свел их с людьми, которые наконец избавят
Гойтемира и всех его потомков он одного из самых главных врагов, задумавших
отнять их владения. Да погибает он в султанской Турции! - Далла хоастам бы!
Далла хоастам бы!..
И доме у генерала Мусы званый обед подходил к концу. Среди гостей по
преимуществу были офицеры - русские и кавказцы. Многие из них даже не
владели родным языком, потому что были из аманатов*, взятых в детском
возрасте и получивших образование и воспитание в России.
Вряд ли военные сейчас отдавали себе отчет в той политике, которая
преследовалась выселением горцев в Турцию. С одной стороны, кавказская
администрация как будто противилась этому мероприятию, с другой -
генерал-майор Муса и его помощники имели широкую возможность
беспрепятственно организовывать переселенческие партии и тратить на это
подозрительно большие средства.
Здесь лилось шампанское, вальсы под клавикорды сменялись бурной
лезгинкой под гармонь, на которой играли родственницы Мусы, ученицы
владикавказской женской гимназии. Они по-прежнему были верны прелести своей
народной музыки, танцев, а также изумительному по красоте и элегантности
наряду. Вихрем носились пары. Захмелевшие офицеры пожирали девушек глазами и
расточали комплименты, от которых у гимназисток розовели уши.
Разъезжались поздно. Последним хозяин отпустил корнета, пригласившего к
нему Турса и Гойтемира. Он выразил ему большую благодарность за это.
- Лед тронулся! - сказал он. - И благодаря вашей сообразительность.
Ингуши-горцы очень недоверчивы и связаны родственными узами. В то же время
среди них сильно развито чувство подражательства. И очень может быть, что за
этими первыми ласточками потянутся и остальные. А это будет благим событием
для отечества!
Позднее, сидя за своим письменным столом, освещенным веселым огнем
жирандолей, под которыми сверкал полировкой чернильный прибор карельской
березы, генерал, облаченный в домашний халат и любимую турецкую феску,
задумчиво поглядывал на портрет царя-освободителя и, часто обмакивая гусиное
перо в чернила, писал по начальству:
"Милостивый государь Михаил Ториэлович!* Спешу донести о том, что
намеченное Высочайшим предприятие получает все большее распространение.
Вслед за непокорными орстхойцами и чеченцами изъявили желание многие жители
Ингушевского округа. Сегодня удалось приобщить к партии, готовой к отправке,
две ингушские семьи из горского участка.
Но должен предупредить: крайняя бедность переселенцев создает для
некоторых из них невозможность отправиться в путь без получения
существенного денежного пособия, по крайней мере на покупку лошадей или
быков для упряжки. Это вынуждает меня выдавать им пособие, и таким образом
мною превышены размеры ассигнованной на это суммы. Сие прошу доложить его
превосходительству генералу Карцеву и учесть в дальнейшей субсидии.
С глубоким к Вам почтением генерал-майор..."
Он написал число, 1865 год и, сделав замысловатый вензель, расписался.
Отложив письмо, генерал потянулся, сладко зевнул и, комкая слова,
пробасил:
- Сла-в-а Ал-Ла-ху!..