"Павел Бажов. Уральские были" - читать интересную книгу автора

балагурил с ними до рассвета, но ко всякого рода заводской знати,
приезжавшей иногда на "Рыболовные избушки", относился недоброжелательно. Это
недовольство старику приходилось скрывать, поэтому он применял особые приемы
отказа в гостеприимстве: не держал самовара, развешивал без всякой
надобности сушить сети в избушке, а раз даже, ожидая большого съезда
"дорогих" гостей, высмолил в избушке стены и лавки - "для прочности и чтобы
блоха не велась".
Короб был семейный, хозяйственный человек. Угрюмый, неразговорчивый,
огромный и неуклюжий. В его просторной избе часто останавливались
приезжавшие из Сысерти гости-рыбаки, но их принимала обыкновенно одна
старуха Коробиха. Старик, еще издали увидев лодку с заводскими гостями,
забирал какую-нибудь снасть и уходил, заказав жене: "Мотри, рыбу не
продешеви! За молоко цену сразу сказывай, а то отвалят двугривенный, да и
пой их за это молоком. Ежели спрашивать станут - куда уехал, скажи - на
Карасье. А в случае Санька (сын) придет - пошли ко мне на "лабзы"".
Рыболовецкая сноровка приносила Клюкве и Коробу всегда особую удачу. Их
соседям по "Рыболовным избушкам" и заводским жителям такая постоянная удача
казалась чем-то необыкновенным.
- Небось, пудовая щука всегда Коробу либо Клюкве на острогу попадет. А
ты, сколь ни езди, - все десятерик.
- Вот вчера утром чуть не рядом с Клюквой сидел, а разница. У него без
передыху берет, покурить некогда, а у меня жди-пожди. Да и ерш-то у него на
отбор, а мне все мелочь суется, хоть бросай. Как это понимать?
- Словинку знают. Не без того.
- Это правильно говоришь. Известно, целый век на рыбе не проживешь без
"чертознайства-то".
Так и слыли эти независимые от заводского начальства охотники и рыбаки
необыкновенными людьми, которым помогает лесная и водяная сила. Может быть,
вера в их "чертознайство" и не была особенно крепкой, но уверенность, что
они "знают словинку", держалась твердо.

"СТАРИКИ"

В заводах было довольно много так называемых стариков. Название
условное. Оно применялось ко всем, кто уже не годился в тяжелую фабричную
работу, хотя возраст их был еще далеко не стариковским.
Тяжелый труд с детства, двенадцатичасовой рабочий день быстро
изнашивали человека. Поступив с двенадцати-пятнадцати лет в "огневую
работу", он к тридцати пяти - сорока годам становился уже инвалидом.
Начинались головокружения, обмороки, и рабочий вынужден был уходить с
фабрики. Заводоуправление, однако, вовсе не склонно было рассматривать этих
"изробленных" людей инвалидами и обычно, чтобы не платить пенсии,
рассчитывало их за "проступки".
Иногда, впрочем, начальство "благодетельствовало", назначая такого
изношенного человека в сторожа, в "огневщики" и на другие должности, которые
оплачивались от пяти до восьми рублей в месяц.[6]
Человеку в сорок лет, когда еще семья в большинстве "не на своих
ногах", существовать на такой заработок было невозможно, и "старики"
вынуждены были искать кусок хлеба каким-нибудь другим путем.
Значительная часть "стариков", как уже упоминалось раньше, становились