"Павел Бажов. Уральские были" - читать интересную книгу автора

заводскую "кладь".
Пахоты около заводских селений не было, но покосные участки имелись
везде. Размер их был неодинаковый. В Сысерти это были небольшие клочки, на
которых при хорошей траве ставилось копен двадцать-тридцать (сто - сто
пятьдесят пудов) сена.
В Полевском и Северском покосные угодья были много обширнее. Там
каждому домовладельцу отводилось по два покоса: ближний - верст за пять
десять и дальний - верст за пятнадцать - тридцать - тридцать пять. Ближние
покосы были очень невелики. На них ставилось сена лишь на "первосенок", до
санного пути. Дальние были довольно значительного размера. Сено там
ставилось сотнями пудов.
Кроме того, у заводского населения была почти неограниченная
возможность ставить сено по "чаще" и "росчистям". По "чаще" значило - по
лесным лужайкам, которых можно было много найти в лесу. "Росчистями"
назывались тоже лесные поляны, но такие, где уже издавна литовка и топор не
давали разрастаться лесной поросли.
Иногда на этих "росчистях" "подчерчивались" (подрубались со всех
сторон) отдельные деревья, и "росчисть" постепенно доводилась до размеров
очень большого покоса.
Заводское начальство, видимо, прекрасно понимало кабальное значение
покосов и всегда "шло навстречу" населению, освобождая его от работы, когда
оно "делало свой годовой запас". Тем более, что такая отзывчивость ровно
ничего не стоила, а иногда даже вызывалась необходимостью частичного ремонта
предприятия.
Ежегодно среди лета - на месяц, иногда на полтора - работа на фабриках
прекращалась. Замолкал гудок, затихал обычный шум и лязг фабрики, и только
доменные печи продолжали дышать огнем и искрами. Непривычно тихо становилось
в заводе. Казалось, что завод умер. И вечерами тянуло взглянуть на дыхание
доменной печи, чтобы убедиться, что жизнь в фабричном городке все-таки есть.
Отец, помню, терял от этой тишины сон и старался скорее уехать на
покос.
Привычка к фабричным работам сказывалась и во время покоса. Рабочие
редко вели дело в одиночку, в большинстве объединялись в группы, чтобы легче
и скорее поковчить с покосом. Группы составлялись с приблизительным учетом
рабочей силы семьи; иногда в целях уравновешивания вводилась оценка работы
рублем. Дело шло дружно, быстро и весело.
Случалось, конечно, что траву, скошенную с одного луга, удавалось
убрать "без одной дожжинки", а другая попадала "под сеногной". В таком
случае артель старалась поправить дело правильной дележкой сена с того и
другого участка. И я не помню, чтобы на этой почве выходили недоразумения.
Радость коллективной работы как-то особенно выпукло выступала в это
время. Вечером любой покосный стан представлял собою картину дружной рабочей
семьи, веселой без кабацкого зелья.
Наработавшись за день, похлебав поземины или вяленухи,[8] люди подолгу
не расходились от костров. Часто старики зачинали проголосную, а молодежь
занималась играми, пока не свалится с ног.
Утром, чуть свет, все уже на работе, бодрые и веселые.
Эта дружная работа кончалась обыкновенно быстро. Только разойдутся, а
уж покосов-то и не осталось. Начиналась страда в одиночку - по лесным
полянкам. Здесь уж объединяться было нельзя, да и работу эту вели лишь те, у