"Антония Байет. Ангел супружества ("Ангелы и насекомые" #2) " - читать интересную книгу автора

- Он и всегда много думал, - ответила миссис Джесси. - А за могильной
чертой, говорят, мы остаемся прежними, лишь продолжаем путь, начатый при
жизни.


III


Широкая и пухлая софа с высокой спинкой, на которой сидели Эмили Джесси
и миссис Герншоу, была обтянута набивной материей. Рисунок набойки был
выполнен Уильямом Моррисом; узор из черных ветвей, беспорядочно на первый
взгляд сплетшихся, повторялся с геометрической периодичностью на
таинственном, темно-зеленом фоне. Эмили, неисправимо, как и вся ее семья,
романтичная, сразу же вспоминала густой лес, заросли падуба и вечнозеленые
лесные прогалины. Ветви были усыпаны белыми звездочками цветов, а сквозь их
гущу выглядывали малиновые и золотистые гранаты, синие и розовые хохлатые
птички с кремовой, в крапинку грудкой и крестообразным клювом -
фантастическая помесь волнистого амазонского попугайчика и английской
дерябы. Эмили не гналась за роскошной обстановкой и не увлекалась домашним
хозяйством: она полагала, что в жизни есть вещи, более достойные внимания,
чем фаянс и воскресное жаркое; но софа доставляла ей удовольствие, доставлял
удовольствие правильный узор, сплетенный мистером Моррисом из волшебных
предметов; этот рисунок навевал воспоминания о детстве, о белом пасторском
доме в Сомерсби*. [Деревня в графстве Линкольн, где родились и провели
детство Теннисоны.] Их было одиннадцать детей; они играли в Арабские ночи и
в Камелот; ее рослые братья в масках и с рапирами фехтовали на лужайке,
выкрикивая: "Получи-ка, гнусный изменник!" или с палками в руках, как Робин
Гуд, обороняли от деревенских мальчишек мосток через ручей, впоследствии
увековеченный в поэме. Все тогда было двойственно - было явью и было любимо;
было здесь и сейчас, излучало волшебство и выдыхало слабый холодный аромат
утраченного мира, королевского фруктового сада, сада Гарун аль Рашида. Окна
готической столовой, которую вместе с кучером Хорлинсом собственноручно
построил их отец, из которого энергия била ключом, представлялись живому
воображению двояко: они могли служить рамами картин, на которых красовались
одетые по последней моде дамы, готовые упорхнуть на свидание, а могли быть
окнами волшебного замка, у которых Гиньевра и Лили Мейд с бьющимся сердцем
ожидали своих любимых. Софа с рисунком мистера Морриса соединяла оба мира:
на ней можно было отдохнуть, и она заключала намек на Райский сад. Эмили это
нравилось.
В их гостиной в Сомерсби тоже стояла софа, желтая софа. На ней сиживала
со штопкой миссис Теннисон, а вокруг нее, словно выводок щенят, как волны на
неспокойном море, резвились малыши. В тот единственный рождественский вечер
на ней сидели Эмили и Артур, великолепный Артур с точеными чертами лица,
знаток женских причуд и кокетства. Он, ее суженый, обнимал ее за плечи, его
осторожные губы касались ее щеки, уха, смуглого лба, ее губ. Она до сих пор
помнила, как он мелко-мелко дрожал, колени, казалось, его не слушались,
помнила, как было страшно ей. Сейчас она уже не могла припомнить, чего
боялась тогда: обрушившихся на нее чувств, того ли, что, возможно, не так
отвечала на ласки, или того, что теряла голову. Его губы были сухими и
теплыми. Позже он часто писал о той желтой софе, софа постоянно