"Борис Барышников. Большой охотничий сезон (Искатель, N 6 1985) " - читать интересную книгу автора

припрятано Кильтыроем в зимовье. Одну из них он начисто споил Семерке,
который сейчас, как и велит тарбаганья настойка, должен очень захотеть есть.
- Вот черт! - выругался Семериков.
- Пошто черта поминаешь? - равнодушным тоном спросил Кильтырой.
- Глупость какая-то получается. Подыхаю, а жрать вдруг захотел, как
собака.
При слове "собака" Пулька, лежавшая у порога, подняла голову и,
навострив уши, наклонила ее набок.
Накормив Семерикова, держа ему миску, - тот впервые ел сам, обжигаясь,
расплескивая дрожащей рукой похлебку, - Кильтырой пошел отрывать окно.
Пулька с визгом вылетела вслед за ним на воздух.
Сморенный сытой едой, Семериков уснул.

Сон его не был, однако, спокойным. Все дни и ночи, пока Семериков
находился между жизнью и смертью, его преследовали кошмары. Когда он
приходил в себя, удивлялся тому лишь, что во сне или в бреду эти жуткие
видения пугали его, приводили в ужас, хотя мало чем отличались от той
правды, от той яви, что составляли его жизнь. Вот и сейчас, стоило уснуть,
как воскресли в цвете и звуке, зашевелились осязаемые картины воспоминаний.
Он, как это бывает в такие моменты со всеми, силился проснуться, отогнать от
себя видения. И не мог. Не получалось. И его мучения длились, как ему
казалось, бесконечно, словно издеваясь над его сопротивляющимся такому
насилию разумом, над уставшей, больной душой, над едва живой плотью. Самым
странным было то, что он действительно чувствовал: все происходящее - сон.
Он был участником всего, находясь внутри событий и в то же время наблюдая
себя как бы со стороны. Часто одни и те же образы, эпизоды, лица
повторялись, повторялись, повторялись... И так без конца. И все это
становилось таким невыносимым, что Семериков желал себе смерти. И когда он
по-настоящему очнулся в первый раз после беспамятства, переход из
полунебытия в реальный мир поразил и расстроил его. Тогда-то он и произнес,
увидя Кильтыроя: "Что ты наделал, старик... Зачем ты это сделал?"
Сейчас ему снилось последнее письмо Елены, полученное им в колонии. О,
это было говорящее письмо! Письмо, которое разговаривало с ним дрожащими
губами жены. Он затыкал уши, отчаянно вертел головой, отворачиваясь от уже
забываемого голоса и испепеляющих гневом и одновременно испуганных глаз
когда-то любящей его женщины. Он кричал в эти глаза: "Довольно! Хватит! Я
знаю наизусть каждую строчку, каждое слово твоего письма! Перестань! Я
больше не могу! Разорви письмо! Разорви! Разорви!.."

- Разорви! Разорви! - кричал Семерка и бился головой об обнажившиеся
нары.
Кильтырой одной рукой приподнял его голову, другой - подсунул под нее
оленью ровдугу, заменявшую подушку, и несколько секунд удерживал Семерку,
пока тот не затих.
- А-а... - выдохнул Семериков. - Это опять ты...
- Кому ж быть-то, однако?.. Ты лежи, лежи. А я подле посижу, не то ты
себе башку раздолбишь.
- Черт с ней, с башкой... Пить.
Приподнявшись на правом локте, Семериков напился из протянутой ему
кружки. Старик тем временем запалил трубку.