"Сергей Алексеевич Баруздин. Тринадцать лет... " - читать интересную книгу автора

Утром, лишь начинает светать, море будит шумом волны. Не слышно, как
шумит галька, слышно только море - спокойное и могучее, волнующееся, будто в
преддверии чего-то. Просыпаешься от шума моря, и сразу становится хорошо,
так хорошо, что вновь засыпаешь, успокоенный его шумом, а потом, может быть,
уже и не спишь, а просто дремлешь, потому что шум моря - в ушах, и приятно
слушать его.
Весь день шумит море. На пляже громче. В комнате тише. На улице, по
которой мчатся машины и автобусы, еще тише. Если подняться в горы, то море
еле слышно. Еле, но слышно. Его слышно отовсюду. Шум моря похож на
человеческое дыхание.
Катер ли пройдет по морю, теплоход ли, военный корабль, лодка ли какая
или попытаются взметнуть его поверхность отчаянные купальщики, заплывающие
до буйков и дальше, оно дружелюбно-спокойно ровняет водную гладь и
возвращается к прежнему раздумью. Будто ничего и не было! Ни катера не было,
ни теплохода, ни военного корабля, ни лодки, ни купальщиков. Ничего!
Море не перекричать ни криками на пляже, ни гулом транзисторных
приемников. Море заглушает их. Море заглушает шум дороги с бесконечно
движущимся транспортом, и шум толп отдыхающих, и гудки электровозов и
электричек, несущихся между морем и горами. Между морем и той горой...
...На той горе, если подняться по ней не очень высоко, была тропа.
Говорили, что тропа вела к Голубому озеру и к леднику.
Говорили...
Таня не поднималась туда - не видела Голубого озера, не знала ледника.
Знала только, что на этом леднике работала мама. И там все случилось...
Они поднимались в гору вдвоем с Тошкой. Ошарашенный дорогой,
непривычной обстановкой, морем, горами, Тошка ничего не понимал - тянул изо
всех сил поводок и рвался вперед, в гору. Они шли мимо высоких и непохожих
на подмосковные деревьев. Даже похожие были непохожи. Дикорастущий клен и
ольха. Ясень и дуб. Самшит и эвкалипт. Фундук и граб. Бук и пихта. Они
напоминали что-то знакомое, лесное, но деревья были другие, не такие, какими
их, не замечая, привыкла видеть Таня в подмосковных лесах.
Чем ближе они приближались с Тошкой к тому месту, куда шли, Таня больше
натягивала поводок:
- Не рвись, пожалуйста, Тошкин, не рвись!
Тошка и не рвался. Сейчас уже не рвался. Справа - два клена. Их
называют здесь чернокленами. Слева - заросли орешника. Между ними - четыре
подстриженные туи и дощечка - мраморная, серая, с выбитой надписью: "М. Г.
Кокорева, геодезист. 1924-1965". Вокруг дощечки на низком холмике - цветы.
Это их с отцом цветы. Они приходили сюда сразу по приезде. И еще цветы. Это
аджарки в черных одеждах по пути на базар положили их. Так объяснил отец.
Местные женщины всегда кладут цветы на могилы приезжих. Особенно те, что
сами ходят в черном. Они тоже потеряли кого-то из близких...
А Тошка, ничего не понимающий Тошка, ложится у могилы и кладет голову
на правую поджатую лапу. Он смотрит на цветы и пробует нюхать их, но вроде
стесняется, смотрит на Таню и опять - на цветы. Тане кажется, что невесело
смотрит...
Внизу шумит море. Его видно. И слышно. Но отсюда, с горы, оно совсем не
такое, как там, внизу. Оно бледное, разноцветное и далекое. И только шум
его, еле слышимый шум, говорит, что оно - море...