"Доналд Бартелми. Возвращайтесь, доктор Калигари" - читать интересную книгу автора

Но в подсчетах ты просчиталась, когда дело дошло до оных. Ты никогда не
была сильна в счете. Ты подсчитала, что в салатнице сто сорок четыре кубика,
беря каждый кубик в отдельности из салатницы и помещая их по той же
отдельности в раковину, тем временем имея в виду общее количество, могущее
быть исчислено простейшим умножением ячеек в лотках. Таким образом
задействуя - как в этом деле, так и в иных - оба способа! Вместе с тем, тебе
не удалось на сей раз, как и на другие разы, рассмотреть непредсказуемое, в
данном случае - тот факт, что я, избегнув твоего наблюдения, положил три
кубика себе в выпивку! Кою затем и выпил! И кубики эти не попали в салатницу
вовсе, а попали прямо в раковину! И растаяли там раз и навсегда! Оные
события прискорбным манером препятствовали сложению количества кубиков в
салатнице до достижения числа, соответствующего числу ячеек в лотках, также
доказывая, что справедливости не бывает!
Какой провал для тебя! Какой триумф для меня! Моя первая победа, боюсь,
я даже несколько повредился в рассудке. Я стащил тебя на пол, и там, средь
кубиков льда, кои ты разметала по нему в обиде и досаде, подверг тебя
насилию с результатами, которые считал тогда - да и посейчас считаю -
"первосортными". Мне показалось, в тебе заметил я...
Но он не смог продолжить данное объявление от избытка чувств.
Девушка или женщина, ставшая чем-то вроде верной маркитантки радио,
завела себе в этот период правило спать в бывшей приемной под пианино, кое,
будучи роялем, предоставляло изобильное укрытие. Желая пообщаться с
Блумсбери, она постукивала в стекло, разделявшее их, одним пальцем, а в иные
разы производила - руками - телодвижения.
Типичный разговор того периода, когда девушка (или женщина) спала в
фойе, был таков:
- Расскажи мне о начале своей жизни, - говорила она.
- Я был, в каком-то смысле, типичным американским пареньком, - отвечал
Блумсбери.
- В каком смысле?
- В том смысле, что я женился, - говорил он.
- По любви?
- По любви. Но временно.
- Она не длилась вечно?
- Меньше десятилетия. Вообще-то.
- Но пока она длилась...
- Она меня наполняла мрачной и парадоксальной радостью.
- Ку! - говорила она. - По мне, так это не очень по-американски.
- Ку, - говорил он. - Что это за выражение такое?
- Я услышала его в кино, - отвечала она. - У Конрада Вейдта.
- Так вот, - говорил он, - оно отвлекает. Беседа эта ощущалась
Блумсбери как не очень удовлетворительная, однако он выжидал, ибо не имелось
у него, если угодно знать, никакой альтернативы. Внимание его заняло слово
матрикулировать, он произносил его в микрофон, как показалось ему же,
гораздо более долгий период, нежели нормально, иными словами - гораздо
больше четверти часа. Интересно, думал он, считать это значимым или не
считать.
Факт тот, что Блумсбери, полагавший себя бесстрастным (а отсюда слова,
музыка, медленное коловращение у него в мозгу событий в жизни его и ее),
начал испытывать в то время беспокойство. Это можно было, вероятно,