"Греческий огонь" - читать интересную книгу автора (Зервас Никос)

Глава 3. После бала

Иван и Василиса! Вечная русская сказка становится явью. Какой сюжет! Она хранит его стрелу. Однажды, и очень скоро, он придёт за стрелой… Сквозь колкие снежинки Иван Царицын бежал по льдистой брусчатке к автобусу. Заскочил — радостный, в распахнутой шинельке.

Вот и пришла к нему любовь. И, конечно, не такая, как у всех. Никогда в жизни сердце не колотилось так радостно, обмирая от счастливых воспоминаний: вот платиновая лилия скользит по тёмному озеру паркета — под ноги Царицыну. Это не случайно, это судьба. Верный знак… Мы созданы быть вместе. Какая будет пара! Легендарный московский гаврош, неуловимый мститель, дуэлянт и партизан по кличке Царевич — и нежная, тонкая, благородная дочь президента… Это сюжет! Робин Гуд плюс принцесса! Мальчик из низов, рождённый заложницей, поднявшийся на крыльях мщения на самый верх, в стратосферу власти — чтобы отомстить за отца. Влюблённая царевна помогает ему…

Кадеты орали «Фуражку». Но Ваня Царицын молчал, он прислушивался к внутреннему жару в душе: ах, как хорошо влюбиться! Вот для чего, оказывается, живут на свете люди! А он-то, дурак, не догадывался, что мир устроен не ради учебников, нормативов и почётных грамот… Он устроен ради Вани Царицына и его великой любви! Ваня вспомнил, что влюблённым полагается сочинять стихи, ведь у них поёт душа…

Лучше — «утомлённому». Ведь он, Царицын, уже много пережил. Его сердце утомлено мимолётными, ненужными связями — вспомнить хотя бы Беллу…

Стихи недурны, подумал Ваня, но дочка президента заслуживает особенного шедевра. Надо что-нибудь тонкое, чтобы с красивыми словами. Приплести какую-нибудь «виньетку», ввернуть изысканный «пируэт».

Скорее записать, пока шедевр не забылся!

Во всём автобусе ни одной авторучки! Зато тридцать перочинных ножей. Пока ехали, Ванька тайком царапал лезвием сиденье, — сохранить, довезти до училища, а там запишем.

Когда толпа братьев-кадетов повалила в казарму готовиться к отбою, Царицын нырнул за колонну, а потом красиво, по-спецназовски скользнул в офицерский туалет. В казарме ему делать нечего.

Он хорошо понимал, что сегодня — не уснуть. Он влюблён, разрази гром! Поэзия распирала Царицына изнутри, валила наружу горячим паром и сыпалась, как монетами, звучным строчками. Строчки просились на бумагу, руки чесались.

Разулся — и крадучись, двинулся по полутёмному коридору. А вот и заветный кабинет истории. Все кадеты отлично знали, что Фёдор Иванович кладёт ключик за козырёк, нависавший над дверью.

Аудитория, залитая лунным светом, была неузнаваема: посередине, казалось, стояло мутное облако. Со стены на обнаглевшего кадета недовольно смотрели заспанные великие историки: Карамзин, Соловьёв, Ключевский. Загадочно, точно окна в параллельную реальность, поблескивали в полумраке тактические карты Российского генерального штаба времён Первой мировой войны. Сонными змейками переливались вензеля на занавесках.

Иван присел за парту у окна. Наконец он запишет эти строчки, эти ландыши, распустившиеся в сердце…. Слова, как сочные ветки, хлестали в лицо, скользили по губам, оставляя на них цветочную пыль.

В дальнем конце коридора послышались шаги! «Быков!» — ужаснулся Ваня, мигом узнав летучую поступь офицера-воспитателя. Влюблённый кадет наугад выдернул из шкафа книжку потолще. Судорожно зашелестел страницами. Очень вовремя.

— Встать! — рявкнул Быков. — Что здесь происходит?! Ваня взмыл над партой.

— Разрешите доложить, товарищ лейтенант! Суворовец Царицын! Готовлюсь к докладу по истории!

— Что-о? — опешил от такой дерзости Быков. — Среди ночи?!

— Так точно, товарищ лейтенант, — уныло ответил Иванушка. — Днём времени не хватило, отрабатывали наряд по столовой. А утром у меня учебный доклад по Суворову.

— По Суворову? — недоверчиво переспросил Быков. — А почему без сапог?

На секунду кадет застыл, бешено соображая, — а потом языковое устройство сработало, не дожидаясь команды мозга:

— Разрешите доложить, товарищ лейтенант! Сапоги снял… чтобы пятки дышали. Медики говорят, это полезно для развития памяти.

На лейтенанта Быкова информация про пятки произвела особое впечатление.

— Даю ещё четверть часа, — кивнул довольный офицер-воспитатель. — А потом спать.

Быков круто обернулся и вышел из кабинета. Ваня облегчённо вздохнув, опустился на стул. Рассеянно поглядел на книгу и, прочитав, фыркнул: «Русские народные сказки и побасенки». Хорошо, что Быков не заметил, по какой книге Иван готовится к докладу!

Медленно шевеля пальцами, ведьма Цельс роняла подсохшие розовые лепестки, по одному в секунду. Они сыпалась на фарфоровую танцовщицу, прилипая к плечикам и холодной спине, лепестки укладывались у маленького постамента, заляпанного тёмным воском. Сарра что-то шептала сквозь зубы, изредка косясь на страницу измочаленной книжицы, затянутой, как утверждали хозяева объекта «М», в обложку из человечьей кожи.

А в доброй дюжине вёрст к северу, в кабинете истории Отечества Московского суворовского училища кадет Иван Царицын, похрустывая копчёными сухариками, рассеянно переворачивал страницы русских сказок. Вытащил книгу наугад и не мог оторваться: в каждой царевне ему чудилась она. Даже Шамаханская царица улыбалась похожей, немного надменной, но милой улыбкой.

Внезапно кадет Царицын замер. Крошки от сухариков просыпались на небольшую иллюстрацию: милое девичье личико, без кокошника, коса по спине, будто цепь золотая, и голова от такой тяжести запрокинулась… Ванька охнул, он узнал её.

Красавица из книжки, конечно же, была похожа на девочку, с которой он танцевал в Кремле.

Будто нежными цветами запахло со страниц. Иванушка едва не задохнулся стихами.

Ух, ты! Да ведь он, Царицын, — поэт, и нешуточной величины! Вот что значит настоящая любовь: она раскрыла в душе Вани новые дарования! Последнее двустишие заворожило автора недетской красотой и силой. Осталось придумать пару строк для рифмы, чтобы стихи получились как настоящие.

Ванька начал торопливо перебирать, первая строка оказалась богата вариантами: «грудь — забудь — обессудь», «уснуть — порхнуть — куда-нибудь». А вот с «ароматом» сложнее, даже до неприличия: едва ли в стихе про любовь воспользуешься «автоматом», «благим матом», да к тому же «горбатым» и «щербатым». Наконец, золотая формула была нащупана:

Царицыну особенно нравилось многоточие в конце, это было по-взрослому. Все видят, что поэту есть, что сказать ещё, но он замирает поневоле, ибо к чему слова?! Ему захотелось поразить кого-нибудь внезапным шедевром, прямо сейчас, не откладывая.

Бросился вон из кабинета — босиком, сапоги в руке — скорее в казарму, к надёжному и толстому Петрушке… Вот сюрприз!

Тот почему-то сам бежал навстречу, в руке мобильный телефон.

— Ваня, Ваня! Послушай…

— Нет! Это ты послушай! — радостно налетел на друга — У меня… случилось в жизни, не поверишь! Раз в сто лет такие чудеса бывают!

— Ну, пожалуйста, Ванюша, подожди… Тут срочная новость… — Громыч пытался отстраниться.

Счастливый Ванька заткнул ему рот ладонью:

— Ни слова! Моя новость поважнее будет! Угадай-ка, с кем я познакомился на балу? С дочкой… самого… президента! И она влюбилась в меня насмерть, умоляла позвонить утром!

Действительно, Василиса быстро, почти воровато оглянувшись, прошептала ему на прощанье: «Мне нужны объяснения, Царевич. Запоминайте номер, это телефон моей подруги, она сегодня ночует у нас в гостях… Номер совсем новый, пока не прослушивается. Итак, жду вашего звонка, мы придумаем, как устроить встречу. А теперь прощайте. Стрела ваша пока остаётся у меня».

Петрушины глаза были круглыми, как плошки. Ванька наслаждался произведённым эффектом:

— Ты поражён, скажи?! Ты восхищён! Согласись, не каждому подваливает такая радость! Это судьба, старик. Это любовь…

— Ванюша, постой! — Громыч, казалось, его даже не слушал. — У меня важная новость! Асенька пропала…

— Ты не понял! У меня роман с настоящей дочкой президента! — воскликнул Иван. — Представляешь, поганец Рябиновский и здесь пытался перебежать мне дорожку!

Он вдруг замер, тихо осознавая.

— Погоди… Что значит «пропала»?

— После бала Асю не смогли найти. Нигде, — не мигая, с ужасом в глазах проговорил Петруша. — В автобусе стали считать девочек и не досчитались. Кинулись обратно во дворец, а охрана говорит: «В Георгиевском зале никого». В коридорах тоже. Куда подевалась, немыслимо. Как сквозь землю провалилась.

Ваня присел.

— Вот дурёха! Ну почему от девчонок одни проблемы, а?! — он скрипнул зубами. — Послушай, не могла ж она исчезнуть из Кремля… Там несколько периметров охраны! Может быть, ей стало дурно, и отвели в медпункт?

Генерал Еропкин сам вызвал Ване с Петрушей такси до Никитских ворот.

Уже через полчаса, прибыв в штаб, Царицын мобилизовал велоказаков и муравских братьев. Половина личного состава с враньём пополам вырвались из дома — и теперь полуэскадрон верных бойцов на великах прочёсывал Александровский сад, Китай-город, переулки Тверской и Большой Никитской.

Без Аси в штабе выжигателей было холодно. Вельможи на старинных почерневших портретах, казалось, зябко переминались и тайком, улучив минуту, дышали в ладони. Петруша почти плакал, Ваня бегал из угла в угол по штабу, нервно почёсывал рёбра…

— Куда? Вот куда могла подеваться?

В углу поблескивал тот самый тазик, что раньше стоял посреди комнаты.

Теперь вода с потолка не капает, вода лежит на крыше снегом.

Этот тазик всегда выносила Ася, тихонько пыхтя, сдувая русые волосы, падавшие на глаза. Они даже не помогали ей! Так были заняты великими делами: ловили банковский бро-немобиль, планировали налёты на памятники… Ах, если бы вернулась Ася, никто в жизни не дал бы ей поднимать тяжёлые тазики!

Так всегда бывает. Когда человека теряешь, коришь себя, что вовремя не заботился.

Ванька вспомнил удивительные Асины глаза: она редко поднимала их, чтобы взглянуть прямо — и сразу заливало душу мягким, спокойным светом.

Немножко заныло под сердцем: а как же… если он будет счастлив с дочкой президента, уже нельзя будет дружить с Асей так просто, как раньше.

«Что поделаешь, — сказал себе Царицын. — Мы не созданы друг для друга… Моё будущее — сплошная война. Девочка из сиротского дома не годится мне в спутницы. Дочь президента — вот это действительно сюжет. Тут моё будущее, чувствую кожей…»

Позвонил Вася Жуков. Атаман велосипедистов, сопя в трубку, докладывал: «Результатов пока никаких. Начали прочёсывать переулки Солянки».

— Искать, мужики, ещё искать! — ревел в трубку Царицын. — Девочка не могла бы далеко утопать в бальных туфельках…

Отшвырнул трубку, скрестил руки на груди. Запрокинул голову, произнёс с досадой:

— Это уму непостижимо, Громыч! Как можно сбежать из Кремля с охраняемого мероприятия? Ведь нужно иметь своего рода талант неудачника. Понятно, почему в прошлом году именно Ася угодила в Мерлине в самую тяжёлую ситуацию, прямо на жертвенный стол… Это человек такой. Притягивает к себе проблемы.

— Если б разгадать, что с ней случилось… — простонал Петруша. — Возможно, украли. А может быть, и сама убежала — если, к примеру, кто-то обидел. Что если кто-то из ребят подошёл и, например, неудачно пошутил по поводу её платья или причёски. Девчонки страшно обижаются на такие шутки…

— Очень реально, брат Петруччо. В этом случае она могла вылететь из зала в слезах и довольно долго бежать наугад, не разбирая пути, — согласился Царицын и тут же сощурился: — Впрочем, я танцевал с ней первые два круга мазурки… Она была весела, хихикала и радовалась жизни. Потом — не знаю. Может быть, её оскорбил кто-то из нахимовцев? Ты видел, с кем она танцевала после меня? Петруша удивлённо взглянул на него:

— Постой, Ванюша… ведь ты собирался танцевать с Асенькой весь вечер. Ещё наручники хотел захватить.

— Ну да, собирался! — с жаром откликнулся Ваня. — Да зедь я говорил тебе, что встретил на балу дочку самого президента! Чем ты слушаешь, Громыч? Пойми наконец, у меня жизни кое-что важное происходит: я влюблён! И, разумеется, остаток вечера я не мог танцевать с Асей.

— Ну, а… кто тогда с ней танцевал?

— Не знаю. — Ваня пожал плечами. — Она и сама могла пригласить кого-то из ребят. Ничего в этом стыдного нет. Кстати, она не стеснялась — и ко мне подходила, я помню, приглашала на танец. Но я тогда уже не мог, у меня была танцевальная дуэль с Рябиновским. Этот клоун пытался перехватить Васильку!

Кадет Тихогромов смотрел на Ваню с ужасом.

— Ася приглашала тебя на танец? И неужели ты… Ваня почесал нос. Потом затылок.

— Ты думаешь?.. — Царицын медленно опустился на старый диван.

— Уф-ф… а ведь похоже на правду, брат Громыч… Выходит, она обиделась… на меня?

— Обиделась — не то слово, брат. Я думаю, у неё просто сердце изболелось. И в голове все мысли перепутались. У девочек с этим строго, Ванюш.

— Ох, мамочки-и-и… — простонал Иван, сжимая ладонями виски. — Как тяжело с девчонками-и-и…

— Они хрупкие, — вздохнул толстый Громыч. — Они только хвастаются, что независимые. Одно неверное движение — и всё, косички вянут, бантики облетают. Живой труп.

— Не говори так, пожалуйста! — проскрипел Иван Царицын. — Надеюсь, у неё не хватило дури броситься в Москву-реку?!

— Навряд ли, — подумав, сказал Петруша. — Насколько знаю, девочки не любят холодную воду.

Иван Царицын с размаху влепил себе кулаком в наморщенный лоб.

— Ты пойми, Петруха, я голову потерял от счастья, когда представил себе, какая будет польза для нашего тайного дела, для кружка выжигателей! Да мы у самого президента поддержку получим! На всю страну развернёмся! Такой шанс… Вот я от радости и забыл обо всём на свете! Про Асю, про всё вокруг… Сам понимаешь, брат: тут любовь!

— Какая же это любовь? — неожиданно произнёс Петруша. — Как раз наоборот.

— Что? — Царицын выпучил глаза. Он впервые слышал, чтобы Петруша возражал ему так уверенно и дерзко. Меж тем, оборзевший Тихогромов невозмутимо продолжал:

— Любовь — это когда ты живёшь ради любимой. А у тебя навыворот выходит. Ты хочешь дружить с девочкой ради самого себя. Ну? Ведь правда?

— Почему «ради себя»? — Ваня даже растерялся. — Ты что вообще говоришь? Да разве я о себе думаю?! Я о нас думаю, о нашем деле!

— Да понимаю… Ты эту девочку хочешь… ну вроде как использовать. А значит, никакая это не любовь.

Царицын сглотнул, в носу защипало.

— Больно слышать, Пётр. Ладно, скажу тебе прямо. Мне нужен президент, до смерти нужен. Я должен рассказать ему про отца. Отец за Россию пострадал, вот пусть теперь Россия ему поможет. Я попрошу у президента денег на операцию.

Голос Ивана задрожал.

— Я хочу, чтобы папа жил, — глухо сказал он. — Любой ценой добьюсь.

Петруша ответил не сразу.

Помолчал, склонив набок крупную голову. И всё-таки сказал:

— Вань, отец — это дело святое. И всё же надо как-то по-другому решать. Нельзя девочку обманывать. Если не любишь — не притворяйся. Даже ради отца.

Когда Тихогромов начал говорить, Иван сжал кулаки. Гневом обожгло душу: «Сейчас вот… не знаю, что сделаю! Да кто он такой, чтобы меня поучать?»

Но Громыч говорил с болью. Ваня чувствовал, друг переживает за него. А Громыч — друг верный. Сколько раз на волоске от смерти были, а Петруша ни разу за его спину не спрятался. И теперь Ваня видел, чувствовал, очень он за Царицына переживает.

И Ваня разжал кулаки. Не бросился. Ничего не ответил. А что ответишь? Возразить-то нечего.

— Лично мне такая хитрость не по душе, — пробормотал Петруша. Девочку жалко. Она ведь не догадывается, что никакой любви в помине нет…

Затренькал телефон. Снова звонил Жуков, докладывал, что район Ильинки прочесали, но девочку не нашли. «Не волнуйся, Царевич, — бодро стуча зубами, докладывал атаман велоказаков, — с Божьей помощью отыщется. Вы там помолитесь с ребятами, а мы тут педалями ещё мальца покрутим…»

Ваня отыскал на стене глазами маленькую иконку Казанской Матери Божией. Вспомнил Геронду. Нельзя сказать, что Ваня вообще не вспоминал Геронду. Разве можно забыть всё, что пережили ребята по дороге в школу волшебников и в самой школе, в ненавистном замке?

Это было особое время и чем дальше уходило оно в историю, тем больше казалось Ивану, что всё это было не с ним, а с героем читанной им книги. Да, интересно! Ух, захватывающе! Но в жизни так не бывает. Геронда… Иван хорошо помнит его спокойный, мудрый и пронзительный взгляд. Так умел смотреть только Геронда. Не слукавишь, не забалуешь. А ещё Ваня помнит пережитое им при встрече с Герондой чувство родственности. Геронда свой, родной. Он хочет Ване добра.

Сколько раз в замке Иван чувствовал, что в самые опасные минуты Геронда незримо приходил ему на помощь. Тогда он верил. Теперь — всё чаще — просто удивлялся и недоумевал.

Ребята попросили: помолись, чтобы нашлась Ася.

Он давно не молился, даже растерялся: как это… Он и молитвы-то все успел забыть. И опять вспомнил, нет, нутром почувствовал: на него смотрит Геронда. Строго. Очень строго.

Почему?

Подошёл к Казанской. «Пресвятая Богородица, спаси нас. Господи, сохрани рабу твою Анастасию от всякого зла…»

После молитвы всё в душе определилось. Виноват. Обидел Асю, и даже не заметил, чурбан бесчувственный… А ведь это был первый бал в её жизни.

Царицын, ты просто урод. Как можно было забыть про верного своего дружочка Асеньку — бросить её, отвернуться и не заметить, как ей плохо?

Петруша сидел спокойно, не торопил. Он ждал, когда Ваня сам нарушит молчание. Совершил ошибку — надо исправлять. Болезненно сглотнув, будто переломив невидимую шпагу в собственном горле, Ваня поднял на Петрушу спокойные глаза.

— Ты прав, Тихогромище. Обманывать девочку — бесчестно, даже если это обман на пользу Отечеству. И уже тем более… отец бы не одобрил.

Ванька поглядел на телефонную трубку, точно это была небольшая тикающая бомба. И вышел за порог.

Заветные семь цифр, заученные наизусть. Возвращаясь с бала, он воображал себе, как наберёт этот номер. И всё придумывал, что скажет — остроумно и независимо, но с любовью. А теперь и нечего придумывать. Надо говорить, как есть.

— М-м-м? Кто-кто? — девчачий голос в трубке, незнакомый. Ага, это подружка, хозяйка телефона. Слышна музыка, вроде джаз. — Какой Царевич?

— Тот самый. Можно говорить с Василисой?

— Ах, как мило. Неужели тот самый Царевич? Молодой человек, зачем же вы накинулись на бедолажку Кунца? Вы просто варвар. А как ваше настоящее имя?

— Простите, ужасно спешу…

— Ну, хорошо, хорошо… — девочка не обиделась, даже хи-хкает: — Вам не терпится, наверное, жутко срочная тема, хи-хи. Передаю трубку Алисе.

«Алисе? — удивился Ванька. — Ошибся номером? Ах, конечно же, это ведь всего лишь модное сокращение от Василисы».

— Слушаю, — осторожный девичий голос. По телефону немножко другой, но тоже милый.

— Простите, что разбудил. Громко стучало Ванино сердце.

— Не стоит извиняться. Мы с подругой будем ещё долго шушукаться, может быть, до утра. А знаешь, я даже рада, что ты позвонил.

«Ты». Как это могло быть мило. Она произвела его в друзья. Впрочем, теперь всё лишено смысла. Раз-два-три… Сейчас… Ваня набрал в грудь воздуха…

— Звоню попросить прощения. Я поступил с вами подло. Ух, какая пауза, какая тишина. Как после удара. Она растерялась, не отвечает.

— Я не в силах вас обманывать… Наше знакомство не принесёт ничего хорошего. Вы очень милая, красивая и добрая девушка, Василиса. И я не хочу, чтобы вы потом страдали. Из-за меня.

— Не понимаю… — послышалось в трубке.

Ване стало горячо: он почувствовал в голосе девочки боль.

— Простите меня. Вечером, на балу я просил вас ну, в общем… о новой встрече. А по совести… лучше не встречаться.

Он боялся, что Василиса нагрубит ему, может быть, даже заплачет. А дочь президента лишь горько спросила:

— Вас интересует мой отец, не так ли? Для этого вы хотели со мной познакомиться?

Господи, как это страшно! Ваня зажмурился:

— Да.

Тихо качнулись звёзды над бульваром.

— Пожалуйста, забудь обо мне.

Вы умеете слышать пение времени? Иногда, на перепутьях жизни, если в голове тихо и на сердце тоже мёртво,

можно уловить мягкий струнный рокот — это тянутся, трутся и расторгаются золотые тросы судьбы, обрываемые навсегда. Это стучат вёсла, отталкиваясь от чуждого, ненужного берега. Ноу-хау Одиссея: просто уметь проплыть мимо.

Темнели сонные дома по берегам Тверского бульвара, ни огонька. И только в одном из огромных окон ТАСС зеленели слабые отсветы компьютерного дисплея. Говоря по телефону с дочкой президента, Ваня ещё не знал, что в этот самый миг именно там, в этом недремлющем окне, дежурный по московской редакции уже набивал, первую фразу свежего информационного сообщения: молния! Девочка, исчезнувшая во время кремлёвского бала, найдена живой и невредимой.