"Наталья Баранская. У Никитских и на Плющихе " - читать интересную книгу автора

Она любила отгадывать с первых штрихов, что появится на бумаге.
Еще у них была такая игра: нарисовать верно по памяти любое животное
или птицу. Таля выбирала. Они садились на разных концах стола. Таля рисовала
медленно, неуверенно, часто останавливалась и, вытянув шею, пыталась
заглянуть к отцу в блокнот. У нее получался тяжелый пряничный конь,
"першерон", как говорил отец, с вывернутыми ногами, в которых все суставы
сгибались наоборот. А отец рисовал легких быстрых коней - бегущих, скачущих,
стремительных. Талины рисунки смешили их обоих.
Потом они пили чай, заваренный по особому способу, - горячий, душистый,
с вкусными бутербродами, мягкими сдобными булками. Если у Тали не ладилось с
уроками по физике или математике, отец охотно помогал и объяснял просто и
ясно, используя для наглядности все, что оказывалось под рукой: термометр,
угольник или маленькие медные весы с крохотными гирьками - давнишняя
принадлежность его врачебной профессии.
А потом сдвигали два низких кресла, Таля стелила себе постель и
ложилась спать, укрывшись клетчатым пледом, от которого тоже пахло табаком и
лекарством. Отец гасил верхний свет, оставалась гореть только странная лампа
с металлическим резервуаром и абажуром-козырьком. Отец говорил, что при
такой лампе писал свои сказки Андерсен. Отец сидел под светом старой лампы.
В ночной тишине слышался скрип пера и шелест страниц.
Из своего угла Таля смотрела на отца, на его лысеющую голову, на
длинные тонкие пальцы, которыми он ворошил бородку, и думала: как ей хорошо
с ним и как жаль, что они не живут все вместе.
"Завтра я спрошу его непременно, - думала Таля, засыпая, - почему он
ушел от нас?"
Но проходил еще день, а она все не спрашивала.
В субботний вечер отец приготовил ей сюрприз: когда они сели за
вечерний чай, она обнаружила на своей тарелке под бумажной салфеткой часы.
Это были мужские ручные часы с надписью "Мозер" на красивом плоском
циферблате, окруженном четкими цифрами, с тоненькой быстрой секундной
стрелкой. Таля от радости завизжала, затрясла каштановыми кудрями, захлопала
в ладоши, но этого было мало, и, вскочив на диван, она перекувырнулась,
прижав голову к острым коленкам и высоко взбрыкнув ногами. Отец засмеялся,
крикнул "браво", а потом привлек ее к себе - худую, длинноногую, как все
девчонки в тринадцать лет, и такую же кареглазую, как он.
- Ну, верблюжонок, значит, я тебе угодил? - И он помог надеть часы ей
на руку, для чего потребовалось провертеть в ремешке еще одну дырочку. При
этом он говорил, как нелегко сейчас достать хорошие часы, а маленькие часики
и вовсе невозможно.
А еще через день этой веселой, беспечной жизни пришел неожиданный
конец. Таля вернулась из школы, повалялась на диване, потом встала делать
уроки. Посреди письменного стола она увидела надорванный сиреневый конверт с
именем отца, а рядом сложенный вчетверо листок такой же сиреневой бумаги.
Она взяла его неприязненно, листок развернулся, как будто нехотя, и Таля
прочла: "Я влюблена в тебя, как девчонка". Она продолжала читать, хотя
поняла сразу, что это стыдное письмо. Щеки и уши у нее горели. Письмо
кончалось множеством поцелуев и подписью: "Рита", Потом Таля стала читать
письмо с начала, и читала опять и опять, как будто хотела продлить ощущение
боли, им вызванной. Особенно обижали ее слова: "Жду не дождусь, когда ты
опять будешь один". Но еще нестерпимее была фраза, в которую Таля долго